Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

На следующий день после казни Пранцини я разговаривал с Росиньолем, который был одним из наших лучших агентов и в то же время старьевщиком и порядочным пронырой. В былое время он даже помогал господину Масе в составлении его знаменитого уголовного музея.

— Мне хотелось бы иметь что-нибудь на память о Пранцини, — сказал я Росиньолю.

— Хорошо, — ответил он, — я достану вам нечто совершенно особенное.

Росиньоль, по всей вероятности не имевший твердых понятий относительно благоговения, с которым должно относиться к усопшим, но слышавший о том, что из кожи Кампи был сделан переплет для одной книги, вообразил, что самым интересным для меня сувениром могло быть именно то, чем убийца всего более дорожил при жизни… то есть своей кожей.

Через служителя при клиническом амфитеатре господин Росиньоль достал кусок кожи с груди казненного.

Кстати сказать, ему достались уже остатки, и это доказывает, что Росиньоль не был единственным, которому пришла в голову такая кощунственная идея.

Спустя несколько дней он принес мне три небольших бумажника из белой кожи, подбитых голубым атласом.

При виде их никто не мог бы заподозрить, что они сделаны из человеческой кожи, и, наверное, сказал бы, что это самая тонкая шевровая кожа. Откровенно признаюсь, что я нашел подарок оригинальным, но несколько мрачным. Свой бумажник я положил в ящик письменного стола и посоветовал Росиньолю отдать один из оставшихся у него господину Тайл ору.

Тайлор отнесся к выдумке Росиньоля без энтузиазма, но и без негодования. Он с гримасой принял подарок, а потом при встрече со мной сказал с некоторым отвращением:

— Какой странный подарок нам сделал сегодня Росиньоль.

— Действительно, — ответил я, — вы правы.

Разговор на этом закончился. Я уже совершенно забыл о бумажнике, валявшемся в столе, как вдруг разразился страшный скандал.

Вследствие соперничества между двумя врачами, из которых один был адъютантом профессора, а другой — клиническим врачом, в «Lanterme» появилась сенсационная статья, в которой клинический доктор, рассказав со всеми подробностями, что некоторые личности спекулируют останками Пранцини, обвинял адъютанта в допущении этого кощунства.

Адъютант написал опровержение. Тогда декан университета, доктор Бруардель, начал формальное следствие.

Нам не оставалось ничего иного, как признаться в своей вине. И вот, господин Тайлор, Росиньоль и я отправились к господину Буше, генеральному прокурору, и представили ему три наших бумажника.

Тогда в парижской прессе проснулись чувства благородного негодования и благословенной почтительности к трупам казненных, одним словом, со всех сторон раздавались требования нашего увольнения со службы.

Это было уж чересчур строго, и нашлись спокойные, рассудительные люди, как например, А. Шолль, которые не побоялись нас защищать.

И вот целую неделю длилась ожесточенная полемика о коже Пранцини!

Кажется, нашей историей был в особенности возмущен господин Спюллер, бывший в то время министром народного просвещения.

В Совете министров он формально потребовал нашей отставки и предания нас суду за… кощунство. Но господин Фальер, обладавший здравым смыслом и тактом, предложил начать против нас простое следствие, а потом уже будет видно, заслуживаем ли мы увольнения.

Наше дело было поручено судебному следователю Лавасьеру, прекраснейшему человеку, немного серьезному, но очень честному и прямому.

Тогда я счел своим долгом написать судебному следователю письмо, начинавшееся так:

«Милостивый государь.

Как честный человек, я считаю своей прямой обязанностью, прежде всего, заявить вам, что если в этом несчастном деле есть виновник, то этот виновник — я. Вот почему я должен принять на себя всю ответственность».

Далее, я объяснил, что если бы с негодованием отверг подношение Росиньоля, тот, конечно, не отправился бы к Тайлору, который принял его подарок единственно для того, чтобы своим отказом не выказать порицания моему поступку.

Так как никто из моих «сообщников», не исключая и клинического сторожа Г., не отрицал своей вины, то следствие скоро было закончено.

В то же время господин Граньон отправился к министру внутренних дел и постарался его убедить, насколько безрассудно увольнять от должностей полезных людей, провинившихся лишь в легкомыслии.

— При жизни Пранцини убил трех человек, — говорил префект полиции господину Фальеру, — не кажется ли вам лишним, чтобы после смерти из-за него погибло еще несколько жертв.

Однако нужно было дать удовлетворение общественному мнению!

Виновники были вызваны в кабинет господина Лавасьера.

Там следователь приказал растопить камин, хотя дело было в сентябре и погода стояла чудная. Потом, взяв щипцами три злополучных бумажника, бросил их в огонь.

Когда они совершенно сгорели, господин Лавасьер размешал еще золу щипцами, так что от бумажников уже ничего решительно не осталось!

В то же время господин Лавасьер написал протокол, который все мы подписали. Насколько мне помнится, этот протокол был составлен в следующих выражениях: