Убить Ангела

Рассвет превратил Гильтине в силуэт в гостиничном окне. Единственным светлым пятном в сумеречной комнате была маска на ее лице. Франческо лежал в кровати, изнемогая от блаженства. Он будто вернулся во времена школьных каникул, когда, просыпаясь поутру, мог вволю понежиться в постели в предвкушении долгого, светлого, ленивого и беззаботного дня.

Он с удовольствием почесал мошонку.

– Как, ты сказала, тебя зовут?

– Гильтине.

– Странное имя. Ты русская или типа того?

– Типа того, – ответила она, не отводя взгляда от воды, которая продолжала нашептывать ей свои истории.

– И ты убила мою мать. – Произнеся эти слова, Франческо почувствовал, что что-то не так. Разве не должен он хоть чуточку разозлиться? Но как он мог злиться на свою новую подругу? Да и мать казалась понятием далеким и отвлеченным. – Зачем?

– Чтобы ты приехал сюда. И кое с кем встретился.

– С основателем.

– Да.

– А если он не придет?

– Он обещал твоей матери, что придет. Знаешь, почему он тебя пригласил?

– Нет.

– Она была уверена, что не переживет операцию, и назначила тебя своим наследником.

Франческо потянулся:

– Откуда ты все это знаешь?

– Я слушала голоса мертвых.

– Значит, ты сумасшедшая.

Гильтине посмотрела на него:

– Нет. Не в этом моя проблема.

– А в чем?

Она не ответила.

Франческо снова потянулся:

– Ты не против, если я встану?

– Вставай. Но не выходи из номера и никому не звони.

– Нет, конечно.

За кого она его принимает? Она ведь уже объяснила, что можно, а чего нельзя. Нельзя нарушать обещания, которые даешь друзьям. Зайдя в туалет, чтобы впервые за много часов пописать, Франческо посмотрелся в зеркало. Расширенные зрачки съедали радужку, и он, казалось, мог заглянуть в них, будто его череп стал стеклянным. Позабавленный, он снова рухнул в постель.

– Кто установил в моей комнате микрофон?

– Россари.

– Так и знал, что он гаденыш. Он что, шпион какой-то?

– Наемник.

– Это лучше или хуже?

– У шпионов есть убеждения.

– Значит, я наемник. Кажется, мне всегда было плевать на все на свете.

– Я тоже когда-то была такой.

– А что случилось потом?

Гильтине, не отвечая, поманила его забинтованной рукой:

– Иди сюда.

Шагая, как по облакам, он послушно подошел к ней. Все, даже ковролин под ногами, лучилось красотой.

– Встань на колени и положи подбородок мне на ноги.

Франческо повиновался и почувствовал под брюками Гильтине – она была в черных джинсах стретч, – что-то склизкое и химически-вонючее.

– Что у тебя за болезнь?

– Та, что исцеляет все болезни. А сейчас замри и посмотри вверх.

Франческо замер, и Гильтине широко раскрыла ему правый глаз кончиками пальцев.

– Ты ничего не почувствуешь. Но мне нужно дать тебе еще одну дозу. Не двигайся, – повторила она.

А потом, взяв небольшой шприц, ввела в его глазное яблоко тонкую иглу.

В голове у Франческо что-то ослепительно вспыхнуло, и мир снова потух.

17

Тела Гварнери и его бывшей жены перевезли в морг больницы Джемелли на обязательную в случае насильственной смерти аутопсию. Благодаря перемирию с Сантини Коломбе удалось добиться разрешения, чтобы им с Данте позволили посетить мертвецкую. В то, что они якобы хотят проститься с погибшими друзьями, не дожидаясь поминок, Сантини не поверил ни на минуту, однако ограничился тем, что присутствовал при их визите, молча стоя в сторонке с сигаретой в зубах. Запрещающий курить знак его нисколько не смущал – в этом вопросе они с Данте были единодушны.

Накачанный бензодиазепинами, Данте вошел в больницу, притворившись, будто не заметил Сантини, и пошел по длинному серому коридору. Его внутренний термометр застрял на восьмой отметке, и в его искаженном паникой восприятии коридор удлинялся и изгибался как змея. Если бы не Коломба, которая терпеливо вела его под руку, ему не удалось бы преодолеть пятьдесят метров, отделяющие его от секционной. Данте с трудом переставлял трясущиеся ноги, а услышав резкий звук или хлопок двери, вздрагивал и поворачивал назад, но благодаря Коломбе путь занял всего пятнадцать минут.

Наконец он вошел в освещенную неоновыми лампами комнату без окон, и санитар закатил внутрь две каталки с пристегнутыми к ним трупами, только что вытащенными из холодильных камер, после чего вышел, оставив Данте одного. Даже Коломба попятилась к порогу – она уже видела больше чем достаточно. Надев латексные перчатки, Данте нерешительно подошел к телам. Несмотря на свое прошлое, он так и не свыкся со смертью. Но если он и не был способен победить фобии усилием воли, то мог хотя бы заставить себя поступать так, как требовала необходимость. По его мнению, в этом и заключалась разница между человеком, страдающим от фобий, и трусом.

Тела были упакованы в клеенчатые мешки на молниях, как у спальников. Неловко открепив от каталки тело покрупнее, Данте расстегнул молнию, с грустью спрашивая себя, предназначались ли мешки для одноразового применения или использовались многократно.