Убить, чтобы жить. Польский офицер между советским молотом и нацистской наковальней

– Совершил налет на поля? – спросил я Франека, увидев у него в руках несколько картофелин.

– Нет, что ты. Принес из подвала. У нас полный подвал картошки. Это все Лидина предусмотрительность. Как раз перед войной она заполнила подвал картошкой. Говорит, женская интуиция.

– Да, это здорово. Вы, по крайней мере, обеспечены картошкой. В Варшаве мне приходилось пройти миль двадцать за день, чтобы накопать в поле немного картошки.

Мы решили, что Иржи пойдет в больницу и предупредит маму о моем приезде; неожиданное появление любимого сына могло повергнуть ее в шок. Иржи ушел в больницу, а Лида стала подыскивать мне подходящую одежду. Помывшись и побрившись, я надел подготовленный Лидой наряд. Все оказалось мне впору, и я пошел посмотреться в зеркало. Из зеркала на меня смотрела деревенская девушка с платком на голове, хохочущая во все горло.

– Я была в этом платье на последнем пикнике перед войной, – сказала Лида. – Мне всегда нравились национальные наряды, – и, оглядев меня со всех сторон, добавила: – Если бы здесь был наш старый кучер Феликс, он бы наверняка ущипнул тебя за мягкое место, Стефан.

– Я вполне доволен собой, сестренка, но думаю, это не слишком понравится немцам. Мне придется спасаться бегством, если они обнаружат, как жестоко ошиблись.

– Сейчас в городе много ряженых. Но главное, помни: ты – женщина.

Мы с Лидой без приключений прошли по городу. По дороге Лида рассказала мне, что в больнице есть пункт оказания первой помощи, в котором работают немецкие медсестры и врач. Они руководят сестрами милосердия и внимательно следят за ними.

Никто не остановил нас при входе в больницу, и следом за Лидой я вошел в палату, где лежала мама. Я поцеловал ей руку, а она обняла меня за голову. По щекам ее катились слезы. Я рассказал, что Антек жив и у него все хорошо.

– Слава богу, – успокоившись, прошептала мама.

– Ты еще раз стала бабушкой. Ядьзя родила дочку. Она сморщенная, словно старушка, но с черными волосиками.

– А сколько она весила при рождении?

– Ну, я... честно говоря, не знаю, – замялся я. Мне как-то в голову не пришло спросить об этом Ядьзю.

– Как не стыдно, – с улыбкой упрекнула меня мама. – А еще женщина!

Но тут на глаза у нее опять навернулись слезы, и она прижала мою голову к груди.

– Я боялась, что умру, так и не повидав своего малыша, – заплакав, сказала мама. – Но Господь услышал мои молитвы... и даже подарил мне внучку. Это больше, чем я могла мечтать.

Мы с Лидой сидели рядом с мамой, взяв ее за руки, и молчали.

– В нашей семье прибавление, – справившись со слезами, сказала мама. – Это просто замечательно. Слава богу, все живы. Я буду молить Бога, чтобы он дал мне возможность дожить до конца войны, узнать, что немцы втоптаны в грязь, уничтожены, стерты с лица земли!

Вспомнив ужасы прошлой войны, она пришла в неописуемую ярость.

– Они опять в Газеловке. Опять увели весь скот и лошадей. Отбирают продовольствие. Выгнали Томаша из усадьбы. Они спят в моей кровати! Сидят за моим столом! Гореть им заживо в аду! Неужели в этом мире нет справедливости?

Мама спросила, помним ли мы, как спасались из горящего дома. Она возбуждалась все больше и больше, вернувшись к воспоминаниям о прошлой войне.

– Я буду убивать их! Безжалостно! И надеюсь, что вы тоже не будете испытывать к ним сострадания. Они не заслуживают этого. Вы должны ненавидеть их! Убивайте их при каждом удобном случае! Око за око! Зуб за зуб! За каждого нашего мы должны убивать двоих немцев!

Она не знала о проводимых немцами репрессиях, а мы решили уберечь ее от подробностей. Маму надо было успокоить, потому что больные начали выражать недовольство:

– Перестаньте, вы что, хотите, чтобы сюда сбежались немцы?

Мама, побледнев, бессильно откинулась на подушку; ей нелегко дался этот эмоциональный взрыв, и я не смог себя заставить рассказать ей о своем намерении убежать за границу. Это было бы слишком для первого дня. Мы договорились, что я завтра опять приду к ней, и поцеловались на прощание.

Мы с Лидой проговорили всю дорогу до дома.

– Насколько серьезно состояние мамы? – спросил я у сестры.

– Крайне серьезно. У нее сломаны обе ноги выше колена. По всей видимости, сломаны кости таза, но нет возможности сделать рентген. Немцы украли всю аппаратуру. Она от бедер до лодыжек закована в гипс. Но не это самое главное. Она страшно волнуется за нас, беспокоится о Газеловке. Ее раздражает ежедневное присутствие немцев. Все это пагубно сказывается на ее здоровье.

– Завтра я хочу сказать ей о своем решении уехать за границу. Как она отнесется к этому?

– Даже не представляю, Стефан. Она или благословит тебя, или категорически будет против. Понимаешь, она все еще считает тебя «малышом». Для нее ты всегда будешь оставаться младшим сыном.

– Именно это и волнует меня больше всего.

– Ты действительно хочешь сбежать за границу, Стефан?