Убить колибри

– А еще афонские монахи предсказывают, что будет большая война и надо запасаться продовольствием и бельем, потому что в магазинах все исчезнет. И в этой войне Россия победит Турцию, и Константинополь снова станет православным. Треть турок погибнет, треть перейдет в православие, а треть рассеется. И перед этой войной в России будет царь, и явлен он будет у нас, в Боголюбове, и его укажет икона, которую ты, Аркадий Иванович, донес до нас, и теперь ты к ней приставлен. Она за тебя перед Господом молится, и ты поставлен Богом ей служить, а уж станешь монахом или нет, это Богу виднее, – отец Виктор умолкал, закрывал глаза и отлетал мыслью куда-то далеко, быть может, к горящему Кенигсбергу, который штурмовал с передовыми батальонами.

Монастырь был обнесен стеной. Посреди возвышался великолепный храм с пятью синими куполами и колокольня, с которой в ночные службы глухо бухал колокол. По одну сторону стены бежало шоссе, теснились деревенские дома. По другую открывались бескрайние дали, туманные луга, лесная неоглядная синь, проблеск озер и речек, летящие в просторном небе птичьи стаи. Под горой была купель с надкладезной часовней. Туда спускались паломники, окунались в студеную воду, поднимались обратно в гору с розовыми сияющими лицами.

Челищев стоял ночные службы, глядя, как в сумерках храма золотится высокий иконостас и монахини, гибко сгибаясь в поклонах, стремились к иконостасу, напоминая бабочек-траурниц.

Посреди монастыря стояла часовня, на резных колонках, без стен, с голубой кровлей, на которой золотился крест. Здесь князю Андрею Боголюбскому, когда он шел из Киева во Владимир, явилась Богородица. Челищев каждый раз, проходя мимо часовни, чувствовал слабое тепло. Такое же тепло он чувствовал в храме, приближаясь к чудотворной иконе. Казалось, она узнавала его среди множества богомольцев. Отзывалась на его приближение благодарным теплом.

Челищев стоял за монастырской стеной на взгорье, глядя в луга. Глаза плыли в синеве, по таинственным волнам света и тени. Что-то мерцало, переливалось в лугах, словно кто-то невидимый играл зеркальцем.

Приближался крестный ход, которым дважды в день монахини обходили монастырь. Они шли быстро, слаженно, в черных рясах, впереди мать Елизавета несла икону, разноцветную и сияющую. Пели, колыхали ногами жесткую, выросшую у стены траву. Надвинулись на Челищева своим строем, сильными голосами. Мать Елизавета перекрестила его иконой. Монахини прошли, исчезая за поворотом стены, трава от их шагов колыхалась.

Челищев вернулся в монастырь, прошел мимо скотного двора, мимо сараев, где хранились дрова. Коровы были в поле, а у сараев послушники кололи поленья, расшибая их колунами.

Он приближался к часовне, похожей на открытую беседку. Видел ее витые золоченые колонки, купол с крестом и золотыми на синем звездами. И вдруг испытал бесшумный удар света, ошеломивший его толчок в грудь, заставивший остановиться. В облаке света, лучистая, прозрачная для лучей, в часовне стояла женщина дивной красоты, с обожаемым лицом, которое так любил целовать, откидывая со лба золотистые волосы, заглядывая в дивные очи. Ольга в лучах возникла перед ним на мгновение, полыхнула и канула. И он, ошеломленный, с глазами, полными слез, стоял перед часовней, где еще светилась пустота перед тем, как померкнуть.

Он был без сил. Казалось, эта лучистая дева отняла у него последние силы, и он, слабо шагая, боясь упасть, направился в храм.

По ступеням ко входу поднимались люди. Какой-то длинноволосый священник в скуфье, прибывший из дальних мест. Военный в поношенном кителе, мятых золотых погонах с орденскими колодками. Несколько женщин в длинных платьях и темных косынках. Мать толкала перед собой инвалидную коляску, в которой сидел отрок с бледным лицом и огромными глазами. Мать не могла поднять коляску с сыном на ступени, и несколько человек помогли, внесли вверх коляску, перекатили через порог храма.

Челищев, обессиленный видением, приблизился к чудотворной иконе. Перед ней горели лампады, отражаясь в стекле. На подсвечнике дрожали, колыхали огоньками свечи. Вереница прихожан тянулась к иконе. Подходили по одному. Крестились. Поднимались по приступкам. Припадали к стеклу лбом, губами, еще раз лбом. Беззвучно шептали. Отступали назад.

Челищев встал рядом, наблюдая за молящимися. Тут же в очереди стояла коляска, в которой сидел худой отрок. Когда очередь подошла, он попытался встать, беспомощно оглядывался, падал в коляску.

– Проси! Проси Богородицу! Пусть поможет! – приговаривала мать.

Отрок вытянул худую шею, обратил к иконе свои огромные слезные глаза, что-то прошептал и встал. Стоял перед коляской среди изумленных богомольцев.

– Ступай, поцелуй Богородицу! – уговаривала мать.

Отрок шагнул, поднялся шатко на ступеньки, прижался лбом к Богородице. Икона озарилась, в ней загорелось золото, засияло серебро, каждая шелковая нить в облачении расцвела, и дохнуло розами.

Отрок стоял, окруженный светом, с восхищенным лицом.