Убить колибри

– Всем стоять! Спокойно! Руки вперед! – приказал Макарцев, пропуская перед собой офицеров, несущих груды наручников. – Повторяю, руки вперед!

Офицеры шли вдоль рядов, надевая на протянутые руки наручники, защелкивая их.

Дама из Совета Федерации ахнула и, сверкнув бриллиантами, упала в обморок, неловко вытянув скованные наручниками руки. Писатель с лицом камергера визгливо кричал:

– Не имеете права! Произвол! – но его пинками гнали к дверям.

Гулковский, с бело-синим бескровным лицом, что-то безумно шептал, и с губ его стекала слюна. Николай Багряный плакал прозрачными детскими слезами, не в силах достать скованными руками платок.

Автоматчики теснили гостей к дверям. Там их принимали военные в комуфляже. Вели к автобусам.

Евгений Франк, скованный, упирался, а его подталкивали стволом автомата. Увидел Макарцева:

– Товарищ генерал! Игорь Степанович! Я же свой!

– Отпустите его, – приказал Макарцев. И Евгений Франк, потирая запястья, трусцой побежал в другой конец зала.

Дворец опустел. Кортеж удалялся. За ним катили автобусы с решетками на окнах.

Глава 21

Гроб с телом генерала Окладникова установили в Доме армии, в Екатерининском дворце, и к чугунной решетке с улицы тянулась вереница военных. Подкатывали машины с фиолетовыми вспышками. Из них выходили высшие чины Министерства обороны и Генштаба, адъютанты несли за ними букеты цветов. Паркет устилала еловая хвоя, и пахло сырым лесом и новогодними приготовлениями. Гроб на возвышении все наполнялся и наполнялся цветами, и несколько роз упали из гроба и лежали у ног солдата, застывшего в почетном карауле.

Ольга сидела на стуле поодаль от гроба, так что ей видно было полированное дерево с бронзовыми ручками и гора цветов, заслонявшая лицо мужа. Она видела это лицо, когда ее привели в зал, и она несколько минут стояла у гроба, где еще было мало цветов. Лицо Окладникова было большим, спокойным, задумчивым, каким бывало вечерами, когда он сидел, читая, у настольной лампы, а Ольга из соседней комнаты наблюдала за ним. Все те же широкие брови, крупный нос, сжатые сильные губы, выпуклый подбородок, маленькая складка у переносицы, словно что-то помешало ему додумать скользнувшую мысль, и теперь, недодуманная, она оставалась под сводом широкого лба с крохотным загримированным шрамом.

Ольга понимала, что случилось непоправимое, страшное, что молчаливо присутствовало в их жизни, когда она провожала мужа в командировки и молилась о нем среди ночных витающих страхов. Она предчувствовала, что когда-нибудь это случится, слышала, как медленно оно приближается, останавливала приближение житейскими хлопотами, увлечениями, вовлекая в них мужа, заслоняя его и себя от гнетущих предчувствий. И теперь, когда это случилось, и лоб мужа был холодный и выпуклый, и брови, которых она коснулась губами, были пушистые, мягкие, и пахло новогодними елками, но вместо детских пленительных чувств страшно кружилась голова. Ольга, в черном платье, в траурной накидке, словно окаменела. Горе застыло в ней камнем, без слез, без рыданий, а лишь беспомощным вопрошанием: «Как же так? Как могло такое случиться с нами? Как могло случиться со мной?»

И она сидела с прямой спиной молча, немощно, чувствуя каменную тяжесть в душе, сквозь которую слабо пробивалось дыхание.

К ней подходили незнакомые генералы и офицеры, выражали соболезнования. Она молча кивала. И среди хвойных ароматов, холодного оранжерейного запаха цветов, среди военных мундиров и орденских колодок она чувствовала ребенка, которого принесла в себе к этому гробу. Муж узнал перед смертью мучительную правду и, казалось, простил ее, оставил главные их объяснения на потом, после своего возвращения. Но теперь объяснений не будет, и та морщинка на его переносице, та недодуманная мысль была о ней, о ребенке.

Она не знала, кем умершему мужу приходится ребенок. Притаившись в ней, он ловил этот тягостный запах хвои, знал о суровых лицах военных, об упавших к ногам караульного розах.

Распорядитель траурной церемонии, полковник с черно-красной лентой на рукаве, объявлял имена выступающих.

Первым выступил Министр обороны, темнолицый, с густыми бровями и глухим сипловатым голосом, в котором не было сострадания, а была суровая твердость, говорившая о неизбежности утрат, неотвратимости военных потерь:

– Генерал Окладников был доблестным генералом Российской армии, образцом служения армии и Родине.

Ольга слушала слова, которые били в нее деревянным молотком, не причиняли боли, а только слегка оглушали ее. Она не понимала значения слов, считала число ударов.

– Генерал Окладников выполнил свой долг до конца. Вечная ему память!

Министр подошел ко гробу, поклонился, поправил траурную ленту и удалился туда, куда влекли его неотложные дела военного министерства.

Говорил невысокий генерал с лицом, на котором свежо горел азиатский загар:

– Генерал Окладников был блестящим стратегом. Он вносил в разработку операций оригинальные решения, на которых учились офицеры. Существовала «школа Окладникова», и я уверен, что она войдет в сокровищницу военной мысли.