Убить своего дракона

Лара подошла к зеркалу. Все без исключения намекают ей на то, какое она никому не нужное, страшное, унылое дерьмо. И хотя высказывания матери и подруги основывались исключительно на шаблонах общественного мнения, она подумала: а может, и правда пора? Заигралась уже, достаточно. Тоска… Что ей дает этот мир, в котором она решила временно окопаться? Определенный круг и вовсе не друзей, а так, приятелей, невнятные тусовки с дешевой выпивкой, напускные страдания от несовершенства бытия, разговоры об одном и том же. Нет, они хорошие ребята, особенно Сашка, но их мир явно не для нее, в нем она лишь прячется от своих проблем, как бы имеет единомышленников, но все это неискренне, все придумано ею самой в надежде… Даже не знает на что. Почему вообще надо быть с кем-то? Почему она просто не может существовать одна, такая, как есть? Она думала, что внутри своей стаи будет легче, но вышла не ее история. Она взяла мешок для мусора и стала методично кидать в него все свои яркие тени, помаду, тяжелые дешевые украшения, черный лак. Потом вытащила многочисленные сережки из ушей и пирсинг из носа, сложила в коробочку, а ее в ящик. Подошла к двери, постояла напротив плаката, потом сняла и его. Думала, выкинуть или нет? Не выкинула, положила на самую верхнюю полку под старые большие альбомы с фотографиями. Она знала, что больше не будет слушать «Лакримозу», слишком неприятны и страшны стали ассоциации, и убрала диски подальше. Но расстаться совсем с частью прошлого не смогла. Все же она жила и спасалась в нем достаточно долго: от самой себя, от отношений с матерью, от ухода отца, от неудавшейся личной жизни, от незнания, что ей вообще в этой жизни нужно. Услышала, как повернулся ключ в двери, мать прошла на кухню и включила чайник. Лара подождала, пока звякнет чашка и хлопнет дверь холодильника (мать должна обязательно после работы пить чай с бутербродом), и еще минут через десять вышла:

— Мамуль, привет. Ты знаешь, я хочу подстричься и покраситься посветлее. Можешь мне денег одолжить?

Мать поперхнулась, откашлялась:

— Вот это дело говоришь, Лариса. Зачет. Нет, пятерка с плюсом. Дай мне сумку. Столько хватит?

— Ага. Спасибо, мам. И знаешь, я хочу устроиться на работу.

— Давай, Лариса, пора уже. Я позвоню кому-нибудь.

Лара не ходила в парикмахерскую сто пятьдесят лет. Она уже забыла, как ей нравилось в детстве, когда мастер, нажимая педаль кресла, поднимал ее повыше, и ноги болтались. В брюнетку она красилась сама, постоянно получая от матери втык за испачканную ванну.

— Вот прямо так кардинально?

— Кардинально, но не совсем коротко.

Волосы черными снопиками бесшумно падали на пол у высокого кресла. Оставшиеся превратились в светло-каштановые. Лариса смотрела на свой изменившийся облик, и он ей нравился. Большие зеленые глаза стали совсем огромными. Новая прическа — новая жизнь. Давно следовало это сделать.

— Да ты красавица, детка! — резюмировала парикмахерша, довольно осматривая свою работу.

* * *

Для поступления на исторический он не добрал баллов. И тут на семейную сцену вышел отец. Размахивая сигаретой, произнес агитационный спич о том, что не беда, есть «свои» люди на юридическом, за юристами — будущее, мелькающее кадрами боевиков и триллеров. Сын сильно сомневался, знал по его же рассказам о скуке судебных будней, но тут была произнесена фраза, глубоко его затронувшая.

— Можешь, конечно, стать адвокатом. Волка ноги кормят. — И жирная точка сигаретой в пепельницу.

Хотел сказать что-то еще, но в дверях появилась мать, прижимая к груди большой предмет, завернутый в белую ткань:

— Вот смотри, что мы нашли в старой перегородке, которую сломали. Может, ты объяснишь нам, как это туда попало? — спросила она, разворачивая и укладывая на стол огромную толстую книгу.

Отец снова закурил и открыл первую страницу:

— Тебе лучше знать. Я полагаю, в этом фолианте вся рабочая жизнь твоего деда.

— Это мы уже поняли. Но как и почему она оказалась замурованной?