Убить в себе жалость

Патрульный не очень хорошо знал законы. Но если что и представлял о статусе судьи, то это то, что женщину, сидящую перед ним, нельзя задержать и принудительно доставить в отделение, или тем паче привлечь к уголовной ответственности в общем порядке.

Он ознакомился с документом и вернул. Нехотя козырнув, все же догадался извиниться.

— У меня все под контролем, — пробормотал вслед удалявшемуся наряду Вадим.

Валентина улыбнулась, когда ее сосед выкрикивал предупреждение "У меня все под контролем!" таким тоном, словно у него в руках были заложники.

— Который из них ваш сын? — спросила Ширяева, кивнув головой на танцующих.

Вадим указал рукой:

— Вон тот долговязый. А рядом с ним его девушка, Марина. Симпатичная, правда?

Ширяева ответила улыбкой.

— Что за мода такая, — проворчал Вадим, — отмечать дни рождения в кафе… У вас сын или дочь? — продолжил он по инерции и в очередной раз наполнил рюмки.

После непродолжительной паузы Валентина ответила:

— Сын.

Достав из пачки сигарету, она прикурила и отвернулась от собеседника. Скорее бы дожить до суда над Белоноговым, думала она. Закончить одно дело и заняться другим. Скорее бы купить крупную партию терок.

Терок… Универсальных терок и… ножей для чистки рыбы. Но таких ножей нет в продаже, придется довольствоваться одной теркой.

Сын всегда помогал матери на кухне, особенно ему нравилось натирать через терку овощи. И делал он это только потому, что мать любила тертую морковь с сахаром и пекла очень вкусные оладьи из перетертых с чесноком кабачков. Вкусные для нее — сам он недолюбливал их и ел только потому, что они нравились матери. Если он был на улице, она звала его с балкона: "Илюша, натри мне морковки". И он бежал сломя голову, забывая про друзей. Он мог натереть морковь только до половины, боясь поранить пальцы, которые с трудом удерживали овощ, и виновато смотрел на мать. Она довершала работу, начатую сыном, кормила его, и он, счастливый, убегал на улицу.

"Уклюжий немедведь…"

— Вы так и не выпили свой коньяк.

— Что?.. Ах, да… — Она сделала глоток.

Этот мужчина может подумать, что она, сидя в одиночестве за столиком, ищет знакомства, легко согласилась разделить с ним компанию, выпила. Прав он будет только в одном: она одинока. Безумно одинока. Пусть этот лысеющий мужчина и его сын, бросающий на отца насмешливые взгляды, думают что хотят. И Белоноговы тоже — из судей не она первая, не она последняя, кто берет деньги за судебный процесс.

Солнце ушло за горизонт, который окрасился в темно-розовый цвет, по периметру дебаркадера зажглись яркие огни. Молодежь продолжала веселиться, Вадим в любую секунду готов был выкрикнуть глупую фразу: "Я полностью контролирую ситуацию!", а Валентина — разреветься.

Позавчера она входила в свой подъезд ровно в двенадцать часов ночи. Престарелая соседка с первого этажа, страдающая бессонницей, словно поджидала ее. Она успела сказать только одну фразу, от которой женщина дернулась, как от удара.

— Я, бывало, зову его: "Илюша, сериал начался", и он…

Несмотря на запрет врачей, ее пускали в реанимационную палату. В тот вечер она буквально на минуту отлучилась, а когда вернулась в палату, сын был уже мертв. Он лежал с забинтованной головой, на изуродованном плече и груди порозовевшие от крови марлевые тампоны, прикрепленные к телу полосками лейкопластыря. Лицо непохожее, неродное.

Она метнулась за врачом. Тот, едва взглянув в лицо пациента, бросил короткое "все". Но на всякий случай приложил пальцы с правой стороны шеи на сонную артерию.

"Сделайте же что-нибудь!"

"Я же сказал: все. Покиньте палату".

Врач грубо оторвал полоску лейкопластыря, фиксирующую иглу системы, выдернул ее из локтевой вены покойника и перебросил наполненную лекарственной смесью трубку через капельницу, — к убийцам, садистам и ненормальным врачи относились соответственно. А тут такой случай — все в одном лице, которое носило отпечаток "биологической трагедии" или генетической ошибки — страшной болезни Дауна.

Валентина часто задумывалась: "Какая мать сможет словами сказать о том, как она любит своего ребенка?" Таких слов не существует. А как же быть с ней и ее сыном, которого она родила несчастным из несчастных? Который с самого рождения лишен был всех прелестей жизни. Если бог захотел наказать ее за что-то, совершенное в этой жизни, то почему он сделал это посредством другого человека, ее сына, который виноват лишь в том, что родился на свет?

Мысли о том, сколько слез она пролила, не коснулись ее, наверное, оттого, что немилосердный Бог наложил на них запрет, так как были они кощунственными. Она не думала о себе, только о живом сыне и — мертвом.

Гроб с телом покойного помогли вынести из квартиры сослуживцы и три родственника, пришедшие на похороны: из соседей никто не помог. Никто, кроме соседки с первого этажа, не пришел, чтобы минуту-другую постоять у изголовья покойника.