Убить в себе жалость

— …Второй продолжал держать окровавленное тело, другой подтащил к кровати Илью. Пальцы умирающей девочки исцарапали его лицо… Сейчас ты узнаешь, что произошло после того, как убийцы покинули квартиру. Слушай внимательно, Максим, и запоминай. Илья самостоятельно попытался развязать удавку на шее девочки, но за долгое, очень долгое время — прошло больше часа, сумел только ослабить верхний узел.

Максим в очередной раз поймал себя на мысли, что видел все это, иначе как он смог представить себе окровавленного парня с изуродованным страшной болезнью лицом, который непослушными пальцами пытается развязать удавку, не понимая, что его подружка уже мертва. А он продолжает тянуть, раскачивает узел. Спасает.

Во второй раз за сегодняшнее утро волосы на голове Максима Курлычкина пришли в движение.

— …Илью рвало, когда отец Светы Михайловой нанес моему сыну три страшных удара кувалдой, с помощью которой выломал дверь. Илья умер только на третий день. Врач — с мыслями: "Собаке собачья смерть", — выдернул иглу из локтевой вены моего мертвого сына.

Нет, мастерство рассказчицы тут ни при чем, в очередной раз мысленно подгоняя женщину, подумал Максим. Но вот ее бесстрастность, словно она рассказывала не о мучениях собственного сына, а о муках подопытной крысы в лаборатории, возымели именно такой эффект. Нельзя предположить и то, что Ширяева рассчитывала на подобный результат.

— …знала, что будет дальше, и не ошиблась. Отец девочки ударил в гроб, и тело Ильи упало на асфальт… И последнее: из машины, остановившейся напротив подъезда, смотрел твой отец. Мы встретились с ним глазами, и он, улыбнувшись, уехал. Вот так, Максим, — все-таки мне нравится твое имя — твой отец рассчитался со мной. Что скажешь?

Максим промолчал.

Ширяева встала.

— В туалет не хочешь? Не стесняйся, я привыкла и умею ухаживать, у меня большой опыт.

Парень покачал головой. Следующий вопрос заставил его надолго задержать взор на лице судьи.

— Расскажи мне о своей матери, — попросила она, снова опускаясь на стул.

— О матери? При чем тут моя мать? Что, она тоже виновата?

— Не думаю. Но это единственный человек, который сможет помочь тебе. Своего отца можешь смело сбросить со счетов.

— Я не знаю, что именно вас интересует. Я даже не смогу точно вспомнить, сколько лет мои родители состоят в разводе. Лет, наверное, шесть-семь.

— Я не буду спрашивать тебя, любишь ли ты свою мать, это видно по твоему голосу, в нем я различаю нежность. Ты часто с ней видишься?

— Хотелось бы чаще, — откровенно признался парень и вздохнул. — Вы хотите встретиться с ней?

— Непременно, — категорично ответила Валентина. — И сообщу, в какое положение попал ее сын. Не беспокойся, я умею не только огорошивать. Конечно, ей придется поволноваться, но без этого не обойтись. Так что, Максим, скоро у меня будут два помощника: ты и твоя мама.

Глядя на парня, ей хотелось отереть с его щеки засохшую грязь. Валентина поднесла к лицу парня носовой платок.

— Плюнь, — попросила она.

— Чего?!

— У тебя грязное лицо, я хочу его вытереть. Пожалуйста, плюнь в платок. А я тем временем расскажу, как ты оказался здесь. Мне кажется, ты забыл, как вышел из дома и тебе на пути встретилась легковая машина.

Максим выполнил просьбу судьи и с бранным словом плюнул в платок.

Валентина вытерла его щеку. Словно любуясь своей работой, отклонилась назад и прищурилась на пленника.

— Вот так гораздо лучше.

— Все-таки вы не своем уме, — повторился парень.

38

Нина Владимировна Клименко пропустила в квартиру мужчину ее лет и, предложив гостю стул, ждала объяснений.

Разведясь с мужем, Нина взяла девичью фамилию, чтобы, кроме сына, ее уже ничто не связывало со Стасом Курлычкиным. Правда, остались воспоминания о тех временах, когда Стас был обыкновенным рабочим на заводе.

Она помнила все: частые пьянки, походы в наркологический диспансер, вызовы врачей на дом, тихое помешательство мужа. Нина жила ожиданием, что в один прекрасный момент Стас свихнется окончательно и ей до конца жизни придется мучаться с ним.

Один раз она ушла от него, казалось, окончательно и бесповоротно. Но вернулась через неделю, обнаружив в квартире жалкую картину: небритого, бледного, больше похожего на покойника, мужа, уснувшего за кухонным столом; на столе бутылки с вином, окурки, зачерствевший хлеб, полупустые консервные банки с килькой; полы грязные, как в подъезде, всюду снуют расхрабрившиеся тараканы; на сковородке битые яйца, давно протухшие — видимо, Стас хотел пожарить яичницу, но либо забыл, либо передумал. Полное безразличие к жизни; нельзя подобрать определение этому пренебрежительному отношению к себе, не говоря уже о семье.

Нина прибралась в квартире, дождалась, когда муж проснется, вызвала такси и отвезла к наркологу. Он полностью восстановился за неделю, а она жила ожиданием очередного запоя. Однако развелась с ним не из-за пьянки — в какой-то степени она привыкла, смирилась, — а потому, что муж, вдруг забыв, кто на протяжении долгих лет вытаскивал его из могилы, откровенно грубо наплевал на нее и ушел из дома.