Убить в себе жалость

К тому времени у них появились настоящие деньги, первая машина, трехкомнатная квартира, дорогая мебель. Стас так стремительно взлетел вверх, что удержать его было невозможно. Да и бесполезно. Туда, где теперь он, внезапно переродившись, обитал, нельзя забрать издергавшуюся жену; зато предпринял попытку прихватить сына, и попытка эта оказалась успешной. Нина не знала, остались ли у мужа воспоминания — не о ней, ее образе, но о преданности, заботе; о любви говорить не приходилось. Ей казалось, что она была беременна своим мужем на протяжении многих лет и родила его для другой, отдала совсем в иной мир, а сама осталась одна.

Стас ежемесячно, регулярно передавал ей через сына деньги. Она не отказывалась, но все же ее коробила мысль о том, что деньги, присланные мужем, — не что иное, как плата за успешно проделанную когда-то работу: за то, что она убирала за ним блевотину, возила по врачам, не дала сойти с ума… А может быть, еще больше и страшнее: плата за любовь и преданность.

* * *

Нина решила повременить с кофе, вначале нужно узнать причину, по которой появился в ее квартире мужчина, представившийся следователем прокуратуры, поэтому хозяйка молча ожидала, что же последует дальше.

После непродолжительного молчания, мельком показав удостоверение, Маргелов добавил:

— Я работаю следователем в городской прокуратуре. Как давно вы не видели своего сына, Нина Владимировна?

Нина Клименко побледнела. Тут же вспомнился странный телефонный разговор со Стасом: бывший муж отрывисто спрашивал, словно лаял, не у нее ли Максим.

— Что случилось? — спросила она. — Он опять что-нибудь натворил?

Женщина нелегко перенесла весть о том, что ее сына арестовали за изнасилование. Она имела право перенести часть вины за содеянное сыном на его отца, который в буквальном смысле слова переманил сына на свою сторону, или, что более правильно, купил. Но страшнее всего даже не то, что Максим продался, а то, что она не сумела предостеречь его. Значит, и на ней лежит вина за преступление сына. От этого не уйти; и бесполезно "классифицировать", сортируя членов развалившейся семьи: этот прав, этот не очень… Все виноваты.

Перед разводом, еще не подозревая о грядущем предательстве мужа, они всей семьей выбрались на природу: жарили шашлыки, пили сухое красное вино. Стас удивил, сказав о "правиле жизни": белое вино — к рыбе, красное — к мясу. А ведь не так давно пил любое вино, совсем не закусывая. Тогда Нине пришло на ум спросить: а если рыба в томате — например килька, — какое вино к ней подавать, красное или все же придерживаться "правила жизни"? Слава богу, не спросила, помня о взрывном характере мужа, способного вскипеть из-за пустяка. А Стас вдруг вспомнил, что Максима хотели назвать Ярославом…

Вместе они прожили еще около месяца. Стас часто выпивал, об этом свидетельствовал только легкий запах, скорее всего от пива или от незначительной дозы вина. Он ездил на машине, и жена боялась, что он может попасть в неприятности. Но попала сама и надолго. И очень скоро.

— Что он еще натворил? — повторила она вопрос теперь уже усталым голосом. Трудно бороться за сына на расстоянии — на расстоянии с успехом удавалось лишь переживать за него. С ужасом подумала, что с каждым днем тревога становится все меньше, словно тает любовь к сыну.

Маргелову было искренне жаль эту женщину, но ее участие в разработанном Валентиной Ширяевой плане было необходимо, и он поспешил успокоить Нину: для того чтобы чуть позже нанести новый удар.

— Пока ничего определенного сказать не могу, — ответил он.

— Вот как? В таком случае зачем вы вообще пришли?

— А ваш муж когда звонил вам последний раз?

Нина хотела ответить, что не замужем, но переборола в себе это желание.

— Вчера под утро. Вас интересует точное время?

Маргелов кивнул.

Хозяйка уточнила:

— Примерно в четыре десять.

— Можете передать содержание разговора?

— Ну, он спросил, не у меня ли Максим. Я ответила, что нет. Он положил трубку. Вот и все.

— Коротко. Вы не поддерживаете отношений с мужем?

— Я могу не отвечать на этот вопрос.

— Как хотите.

Маргелов замолчал, изучая лицо Нины Владимировны. Ее лоб был покрыт еле заметными оспинками, губы не накрашены и почти слились с цветом кожи.

— Что с Максимом? — повторила хозяйка.

— Все в порядке. Относительно.

— Почему? Он снова в тюрьме?

— Можно сказать и так. Во всяком случае сейчас он в наручниках.

Клименко покачала головой. Один раз отец вытащил Максима из тюрьмы, подумала она. И — все. Продолжения мыслей не было. Один раз… Один раз вытащил…

— Его посадили за старое преступление? — спросила она.

— Знаете, Нина Владимировна, часто дети страдают за грехи отцов, а жены — за грехи мужей. Впрочем, последнее предположение может быть неверным. Это не вопрос, можете не отвечать.

— Вы странно ведете себя. Вы не похожи на следователя.

— И все-таки я следователь. Например, я заметил, что судьба сына вас не очень-то трогает. Это связано с его возрастом? Или оттого, что он тяготеет больше к отцу, нежели к вам?

— Это естественно, он же мужчина.