Убить ворона

– «…дело к тому же ясное, – продолжало лицо, – техническая экспертиза считает, что авария произошла из-за неисправности моторов. Налицо трагедия. Но кто ропщет на судьбу?» Меркулов возразил, что у него несколько иные сведения, и он бы не торопился отзывать «важняка». Лицо рассеянно сказало, что не в его правилах обременять друзей пустыми советами, и, обменявшись с Меркуловым вежливыми прощаниями, повесило трубку.

Этот звонок не оставил в памяти Меркулова особого следа. Дело было шумное, и он привык к расспросам и советам дилетантов. Конечно, было несколько странно, что именно сейчас, когда каждый день приносил с собой новые улики и новые загадки, нашелся доброжелатель, который, вопреки реальности, признавал здесь только нарушение техники безопасности полетов.

Получасом позднее Меркулов и вовсе забыл о разговоре с начальственным лицом. Однако во второй половине дня разговор повторился. Но уже на более высоком уровне. Позвонило лицо весьма значительное, самый факт внимания которого мог почитаться за большую честь. Весьма значительное лицо в первых же словах выразило озабоченность ходом новогорского дела. Озабоченность высокой персоны распространялась на репутацию фирмы «Росоружие». Малейшая ошибка в ходе следствия, нечаянная бестактность могут иметь последствия политического – «Вы понимаете, политического» – масштаба.

– Ну, ты понимаешь, мне оставалось только ждать звонка Президента, – веселился Меркулов.

– И ты хочешь сказать, что дождался? – в тон ему продолжил Александр.

– Нет, поторопился звонить тебе. Что ты об этом думаешь?

– А что думать – раструсили муравейник. Погорячились они, конечно, тебе звонить.

– Я вот теперь думаю, куда ниточка тянется. Я уж боюсь, не так ли высоко, что и впрямь придется дело прекращать. Ты меня знаешь, я натура принципиальная, но иной раз выбора не бывает…

– Ну, знаешь, это как повернуть.

– Да нет, Александр, я понимаю, ты к этому делу привык, привязался, можно сказать, конечно, бросать не хочется. Но ты пойми, если будет третий звонок – нам ничего не останется. Конечно, им очень приятно было иметь такого толкового зама, как я, и такого «важняка», как ты, но, как известно, Россия талантами богата, найдут кем нас заменить. Также найдется, кому нас оплакать. Ты же не хочешь, чтобы мы с тобой погибли в один день, как в сказке? Хотя ты романтик…

– Нет, я романтик до поры, – поспешно возразил Турецкий. – Но тут не все потеряно. Мне кажется, что осталось буквально несколько дней, как все прояснится. Ты бы не мог потянуть время?

– Ну, мог бы, конечно.

Меркулов задумался.

– Ты уверен, что требуется несколько дней?

– Не уверен, конечно. Но хотя бы несколько дней.

– Слушай, может, мне сослать себя в командировку?

– Да тебя же везде найдут.

– А мы сделаем, что не найдут. Мне бы, по чести сказать, надо быть в Якутске на совещании. Если умело поставить дело, то шесть дней я тебе точно выгадаю. Идет? Но чтобы к моему возвращению уже был какой-то результат. Иначе наши скальпы будут висеть на гербе «Росоружия».

Слово «Росоружие» вернуло Турецкого к теме.

– Слушай, подожди, а что такое это «Росоружие»?

– Темная лошадка, как и любая структура, торгующая вооружениями. Больше пока ничего сказать не могу, так как никогда вплотную не сталкивался. Во главе Колосов…

– Знаю его. Даже рядом стоять не может, – покачал головой Турецкий. Колосов был тот из небольшого числа начальников, про кого Александр мог сказать однозначно – не виновен. Уж сколько на него прокуратура «катила бочку», каждый раз выходило – чист.

– Знаю, – согласился Меркулов. – Замом у него некто Манченко – кажется, тоже вполне приличный человек с хорошими манерами, видимо, из хорошей семьи. Ничего дурного о нем я, во всяком случае, не слышал. Это, конечно, ни о чем не говорит – если уж оказался в этих структурах, то, как ни вертись, чистеньким не останешься. Чем ближе к власти, тем дальше от морали. Но это, как понимаешь, область отвлеченной философии.

– Ну да. Про нравственный смысл нашей профессии мы, пожалуй, промолчим, – хмыкнул Александр.

Оптимистический голос Меркулова, легкость его речи, неизбывная ирония каждой фразы возвращали Турецкому веру в состоятельность новогорского дела, в возможность распутать хитросплетения преступных тенет. Даже сама катастрофа на стадионе, соприкоснувшись с почти врачебным цинизмом Константина, теряла зловещий отсвет и приобретала вид будней криминалистики.

– Знаешь, я видел этого Манченко, – сообщил Александр, припомнив похороны. – Действительно, приятное впечатление. Душевный, открытый…

– А что, он на похоронах был? Ну да, он же в комиссии, наверное…

– Ну – что… – раздумчиво сказал Александр, – приносил соболезнования…

– Ага. Друг народа, значит.