Убить ворона

Следователь и опергруппа работали в директорской больше часа. Все это время Турецкий сидел в приемной, наблюдая, как входили и выходили, охали, ахали, вздыхали разные люди. Беспрерывно звонил телефон, разрывая напряженную похоронную тишину шепотов. Александр вспоминал свою утреннюю встречу с Лебедевым. Однозначно ничего не предвещало беды, директор был свеж, выбрит, нервен в своем привычном ритме, не больше. Что могло подвигнуть Алексея Сергеевича к такому страшному решению? То, что немцы отказались платить? Нет, не так уж болел за своих рабочих Лебедев, хотя кто знает… А может, все-таки убийство? Или сведения о Бурчуладзе, которые выхватил в последний момент Турецкий у компьютера, упали на Лебедева неразрешимой проблемой?

Ночью в гостиницу позвонил Сабашов и сообщил о выводах следственно-оперативной группы и судмедэксперта – никаких следов борьбы – оторванных пуговиц, рукавов, ссадин, шишек и тому подобное. Смерть наступила от разрыва сердца. Это нормально, трезвые живыми до земли не долетают – сердце не выдерживает. Наиболее вероятна версия о самоубийстве.

Ну вот и дождался, подумал Турецкий. Все казалось мало. Теперь достаточно? Два трупа за день – этого хватит? Думал, все смерти уже позади, только раскопать осталось. Нет, это не конец, это только начало.

Уже перед самым сном Турецкий вспомнил обрывок тетрадного листка в линеечку, на котором карандашом мягким, почти девическим почерком было начеркано: «Мне как будто легче! А о жизни и думать не хочется. Опять жить? Нет, нет, не надо… нехорошо! И люди мне противны, и дом мне противен, и стены противны!»

Глава 35. ПРИНЦИПЫ

Болотов мрачно постучал ложкой по яйцу и, глядя мимо рук, стал счищать скорлупки в блюдце. Ангелина, стоя к нему спиной, нарезала ломти хлеба для бутербродов. Болотов запустил ложку в скорлупу, желток растекся и испачкал пальцы. Павел, не говоря ни слова, подошел к помойному ведру и выкинул яйцо. Затем сел на стул, взял чай, не подув, глотнул и, захлебнувшись кипятком, с кашлем отставил чашку.

– Что такой горячий? – раздраженно спросил он Ангелину. – Что, трудно запомнить, что я горячий не пью?

Ангелина, не отвечая, взяла графин с кипяченой водой и подлила в чашку. Положила ломтик лимона и вернулась намазывать хлеб.

– Ну ладно, прости, – буркнул Болотов.

В семейной жизни Павла Болотова начался разлад. Прежние задушевные разговоры с Гелей отошли в прошлое. Как ни пыталась супруга лаской выпытать, что у Павла на душе, он все больше замыкался. Сам он готов был броситься ей на шею, расплакаться, прижаться к ней, но что сказать? Почему вдруг эти слезы? Признаться ей, что над ним смеются и преступник и адвокат, что его водят вокруг пальца Чирков и Сосновский, что он готов бежать за советом к Меркулову, оттого что сам не справляется? Он знал, что Ангелина любит и уважает его, и ему казалось, что, признайся он ей, любить его она, конечно, не перестанет, но уважать…

Он взял хлеб, намазанный плавленым сыром, и опять задумался.

– Павлик, ешь, пожалуйста, – мягко попросила Геля.

– Не хочу, – капризно сообщил Павел и погрузился в меланхолию. Вот, теперь он капризничает, как дитя, а все оттого, что сам перестал себя уважать. Хочется плакать, сучить ножками… Тьфу!

Он пересилил себя и засунул в рот бутерброд.

– Павлик, ты похудел, – сообщила горестно Ангелина.

– Угу, – кивнул Болотов с набитым ртом.

– У тебя что, неприятности?

Болотов промолчал.

– Пашок, может быть, нам отпуск взять? Давай поедем куда-нибудь, где тепло и дешево.

Болотов кивнул.

– Детей возьмем…

Она бессильно замолчала, глядя на него большими, сострадательными глазами. От ее жалости Болотову стало совсем грустно.

– Поедем, – твердо сказал он, – вот сейчас Чиркова добью, и поедем.

Он бодро встал и пошел одеваться. «Это кто еще кого добьет…» – сказал внутренний голос тоном Чиркова.

Вновь Чирков сидел перед ним, щурясь от дыма сигареты.

И Болотов неожиданно снова проникся жалостью к Чиркову. «Неврастеник!» – подумал он о себе.

– Что расскажете сегодня, – спросил он, решив раз навсегда оставаться вежливым и не становиться с бандитом на одну доску.

– Ладно, расскажем… – пообещал Чирков, мягко улыбнувшись.

– Ну, так дело было…

Как– то раз просыпаюсь я прекрасным весенним утром, в самом разгаре июля -и это не так уж удивительно, как кажется на первый взгляд: весна – это еще и состояние души, весенний день может иметь место круглый год. И тут же звонит Верка Бобрович, старинная подружка, – ногастая, сисястая.

– Алло, Кудряш?

Она называла меня Кудряшом, потому что у меня волосы вьются.

– А я выхожу замуж.

– Замуж?

Меня это взбодрило еще больше. Ну ничего себе, моя Верка. Славная киска была.

– Я… я все тебе объясню, Кудряш, только не по телефону.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Ты уже встала?

– Я… да… но…

– Я сейчас приеду. Ты мне объяснишь.