Убью кого хочу

Райнеке лежал на кровати, рядом, держа его за руку, сидела Труди. Лицо парня представляло собой одну сплошную гематому. Набрякшие синюшные веки, заплывшие глаза, нос, похожий на раздавленную сливу, расквашенный рот, кровавые ссадины на лбу и на щеках… Увидев нас, Труди поднялась на ноги. Она прикрыла собой тело своего любимого гнома и зарычала. Будь у нее шерсть на загривке и на спине, она, без сомнения, встала бы в тот момент дыбом. Будь у нее хвост, он вовсю хлестал бы по бокам, как у волчицы, почуявшей угрозу волчатам. Я уверена, что она вцепилась бы нам в горло, сделай мы еще хотя бы один шаг.

Она не говорила ни слова, просто рычала, но в этом рычании слышалось так много всего: обида, отчаяние, недоумение, ненависть – особенно, ненависть. «Ну что, добились своего? – кричала она всем своим видом. – Чего вам еще надо от нас, сволочи? Оставьте нас в покое! Прочь отсюда! Прочь! Прочь!»

– Райни… – пролепетала Ольга. – Райни…

Избитый пошевелился, поднял руку, помахал ею из стороны в сторону и отчетливо выговорил:

– Уйди.

Это было первое и последнее русское слово, которое я когда-либо слышала от Райнхарда. Затем он нащупал руку своей Белоснежки, своей верной и беззаветной защитницы – нащупал и потянул к себе. Не сводя с нас глаз, Труди отступила и снова села на краешек кровати.

Я взяла Ольгу за локоть.

– Пойдем, Олюня. Тут без нас справятся, ты же видишь…

– Но как же… – она повернула ко мне залитое слезами лицо.

– Пойдем, пойдем…

Они и в самом деле прекрасно управились без нас. Комиссар Миронов хорошо подготовился, так что задуманная им операция прошла «на ура». В тот же день приехала комиссия его двойников из зонального штаба строительных отрядов. «Зональный штаб»… – как видно, они никак не могли обойтись без этого красивого слова – «зона». Комиссия заслушала персональные дела Райнхарда Волингера и Гертруды Рафф.

Первый был найден виновным в серьезном нарушении внутреннего распорядка и всеобщего стройотрядовского устава, а также в аморальном поведении, несовместимом с высоким званием бойца трудового социалистического фронта. Согласно показаниям представленных Мироновым свидетелей, рядовой Волингер был неоднократно замечен в связях порочного характера с местными особами легкого поведения. Поскольку эти особы не имели прямого отношения к интеротряду, комиссия решила не заострять внимания на их участии в рассматриваемом деле. Позорное поведение Волингера имело следствием драку на почве ревности с городскими хулиганами, которым, видимо, не понравились его ночные похождения. Дабы не пятнать честное имя стройотрядовского движения, милицию привлекать не стали, но постановили немедленно отчислить Райнхарда Волингера из отряда и передать его личное дело по инстанции – в Центральный Штаб интеротрядов при ЦК ВЛКСМ и далее – в соответствующий отдел Центрального Совета Союза Свободной Немецкой Молодежи.

Труди попала под раздачу уже по ходу дела – за то, что оказалась единственной, кто осмелился встать на защиту бедного Райнеке. Остальные шесть гномов молчали из понятного страха за себя; да и что они могли поделать в чужом враждебном окружении, практически не зная языка, на котором судили их товарища? Думаю, единственной заботой немцев было вернуться из плена домой с минимальными потерями. А мы все помалкивали, чтобы не подвести Ольгу Костыреву. Расчет был прост: Райнеке погибал так или иначе – в Дрездене его ждало гарантированное исключение из института. Ольге – прозвучи на суде ее имя – пришлось бы заплатить тем же.

А вот Труди сражалась до конца, с пеной у рта оспаривая обвинения в аморальном поведении Райнхарда. В тот момент я не знала, почему она прямо не указала на Ольгу, а предпочла оговорить себя. Труди утверждала, что Райнеке проводил время только с ней, а потому обоснованными являются лишь утверждения в нарушении режима. На этом неправедном суде лжесвидетельствовали все – и свидетели обвинения, и свидетельница защиты. Конечно, при этом получалось, что нарушительницей оказывалась и сама Гертруда Рафф – со всеми вытекающими последствиями. В итоге, отчислили и ее; уже через день обоих посадили на самолет.

Они уезжали рано утром, перед завтраком, и весь отряд прильнул к окнам, чтобы посмотреть. Выражения лица Райнеке было не разобрать по причине отсутствия лица, зато свирепая физиономия Труди не оставляла сомнений в том, что она думает по поводу всей этой истории. Перед тем как сесть в такси, она обернулась к пестрящему нашими бесстыжими рожами фасаду школы и резким движением воздела вверх руку с отставленным средним пальцем. Вот так. Мы-то как только ее ни называли – и эсэсовской сучкой, и гитлеровской овчаркой Блонди… А она… – она оказалась достойнее многих, настоящей Белоснежкой. Что заставило ее поступить так – чувство долга?.. тяга к справедливости?.. любовь к Райнеке? Наверно, что-то из этого или все это вместе. Но, видимо, дело еще и в том, что она была женщиной. А женщинам трудно быть козлами – хотя бы потому, что они неподходящего пола.