Убю король и другие произведения

— Елена —
Арена,
Где правит
Бессменно
Эрот.

А Троя
Героя
Прославит
И к бою
Зовет.

Ахилл —
Легкокрыл:
Осадил
И добил
Упрямо
Приама.

А Гектор объезжает стены
И видит: в башне, у окна,
Напротив зеркала Елена
Стоит одна, обнажена, —
Елена,
Надменна,
Стройна.

Елена —
Арена,
Где правит
Бессменно
Любовь.

Приам на башне жалобится вновь:

— Ахилл, ты славою покрыт,
Ты сердцем тверже, чем гранит,
Надежней лат и крепче плит,
Прочней, чем камень и стена!..

Елена у окна любви полна:

— Ах, нет, Приам, куда как тверже щит
Моих грудей, неколебим и розов;
Сосок кровавой раною горит,
Холодный, словно глаз белесых альбатросов:
Пунцовый отблеск там кораллом светит нам.
Не так уж тверд Ахилл, нет-нет, Приам!

Парис со стрелою —
Как Купидон:
В пятку героя
Метится он!
Хорош, как бог,
Парис-Эрот,
Богинь ценитель несравненный,
Он смертную избрал — и вот,
Плененный греческой Еленой,
Приамов сын стрелу кладет
На тетиву и наяву
Сбивает грозного Ахилла на траву:
Пусть гриф нагую плоть когтями разорвет!

Елена —
Арена,
Где правит
Бессменно
Эрот.

Судьба, Судьба, жестокая Судьба!
Пирует кровопийца смертных,
Полна равнина тел несметных;
У грифов и Судьбы одна судьба:
Жестокость — суть богов и рок людей!

Глаза Елены ясны и прекрасны:

— Судьба лишь звук, и небеса безгласны,
Когда их синь — не синь моих очей.
Ну, смертные, попробуйте прочесть
Из этой бездны поданную весть:
Возлюбленный и муж, Парис и Менелай —
Все, все мертвы, и мертвецы на поле
Такие нежные и мягкие! Ступай
По ним, нога, как по ковру, тем боле,
Что он шевелится, ковер любви, и манит…

Люблю зеленое… но так на красненькое тянет!

— Элен мертва, — твердил во сне «Индеец, что воспет был Теофрастом». — Что же осталось у меня? Воспоминания о ее легком стане, такие же легкие, нежные и душистые, ее дивный и зыбкий образ — какой была она при жизни, и даже прекраснее ее самой: их не отнимет у меня никто, я убежден, она останется со мной навеки; докучливая жажда недостижимой вечности во плоти лишь портит мимолетные услады всех влюбленных. Я сохраню лишь ее память, этот невесомый талисман всегда останется со мной — воздушный, благовонный и бессмертный, милый сердцу призрак, чья мерцающая и неуловимая тень подобно похотливой гидре обволакивает лаской своих щупалец мой разум и мои чресла. Индеец, воспетый Теофрастом, ты сохранишь ее навеки, эту память с капельками крови, благоуханную, эфирную, непостоянную — будешь всегда носить ее, как краснокожий похититель скальпов носит… собственную шевелюру!

И из самой глубины сознания этого человека, ненормального настолько, что растопить его сердце оказалось под силу лишь хладному трупу, вырвалось, влекомое неведомой силой, высшее признание:

— Я ее обожаю.

XIV Любовная машина

В тот момент, когда с губ Маркея слетели эти слова, Элен рядом уже не было.

Она и не думала умирать.

Простой обморок или судорога от избытка чувств: женщины от подобных развлечений еще не умирали.

Ее отец в оцепенении взирал на вернувшуюся дочь: больную, захмелевшую, счастливую и циничную; пред его очи немедля был призван Батубиус, и тот, несмотря на скрывавшую женщину маску, врачебную этику и в особенности на характерные для его профессии предубеждения, подтвердил:

— Я видел Невозможное — столь же ясно, как если бы оно лежало у меня под стеклом микроскопа.

Но вызволенные из плена девицы также сказали свое веское слово — а точнее, заговорила их мстительная ревность.