Убивство и неупокоенные духи

– Сделаны в тысяча восемьсот тридцать восьмом году мастером Хаусбургом из Мюнхена! Отбивают часы одним тоном, а четверти часа – другими, каждую своим. Завода хватает на восемь дней. Циферблаты на фасаде показывают секунды, день недели, число месяца, месяц, время года, знаки зодиака, время по часовому поясу усадьбы «Белем» – то есть по Гринвичу – и фазы луны. Спусковой механизм Грахама. Футляр часов, как вы могли видеть в дни показа, изящно отделан бронзовыми вставками… Но особенность этих часов – набор курантов, числом тридцать семь штук, звуки из которых извлекаются шестьюдесятью двумя тонко настроенными молоточками. В комплекте с часами идут семь сменных валиков, и куранты могут играть четыре английские мелодии, четыре ирландские, четыре валлийские – я знаю, что многие из присутствующих только что слышали «Был Шенкин благороден» в их исполнении, – и четыре патриотические мелодии. Есть также два валика с шотландскими мелодиями – семья Купер, по чьему заказу эти часы были изготовлены, гордилась своими шотландскими корнями – и, конечно, в лучших традициях девятнадцатого века, четыре мелодии религиозных гимнов. Валики хранятся в дубовых футлярах на бархатной подложке. Это не просто часы – это уникальный музыкальный инструмент… Часы украшены в лучшем стиле раннего девятнадцатого века. Фигуры Дня и Ночи, две головы Времени – юноша и старик – и медальоны времен года. Все это выполнено из змеевика. Уникальная вещь, леди и джентльмены; триумф искусства часовых дел мастеров и роскошный символ середины девятнадцатого века. Надо сказать, они весьма велики, но я знаю, что многие из вас живут в огромных домах. А теперь мы просим вас предложить цену за эти несравненные часы!

Молчание.

– Никто не хочет первым называть цену на самую первую вещь. Я-то знаю. Позвольте мне предложить? Скажем, пять тысяч фунтов для начала? Я не сомневаюсь, вам прекрасно известно, что в наши дни эти часы не удастся воспроизвести даже за впятеро большую сумму. Таких мастеров просто не осталось. Пять? Кажется, кто-то предложил пять? Желает ли кто-нибудь предложить пять тысяч, просто чтобы начать торг?

Никто не предлагает пять тысяч. Точнее, вообще никто ничего не предлагает. Мистер Беддоу снижает цену, потом еще раз, опять и опять, пока часы не забирает за пятьсот фунтов один из членов Кружка (он знает одного американца с поместьем в Шотландии – тот даст за них десять тысяч).

Расстроен ли мистер Беддоу? Отнюдь нет! Он знал, что исполинские часы уйдут задешево. Но он также знает, что это вдохновит покупателей – они решат, что и все остальные вещи пойдут по смешным ценам. И он прав. За следующий предмет, угловую оттоманку – «обитую китайской парчой и отделанную шелковой тесьмой и шнуром, прошитую шелковыми пуговками и розетками, фигурный подзор с аграмантом и бахромой» – дают ровно вдвое против того, что мистер Беддоу мысленно приготовился за нее выручить. Отлично. Толпа решила, что пахнет дешевизной. Оттоманка навевает мысли о викторианском флирте, о кринолинах, преследуемых пышными бакенбардами.

Мистер Беддоу объявляет дубовый пюпитр, как он это назвал, с латунными украшениями и алыми кистями. Сто лет назад набожные Куперы использовали его для огромной Библии, которая таким образом располагалась на виду в Главном зале, открытая каждый день на каком-либо нравоучительном фрагменте. Мистер Купер зачитывал из нее, когда сорок человек домовой прислуги собирались на утреннюю молитву. Куперы верили, что ежедневная доза религии поможет горничным сохранить кротость, а лакеям – целомудрие. В общем это работало: ежедневные молитвы, воскресные процессии, когда вся семья с чадами, домочадцами и прислугой шествовала в храм, и решительно нехристианская суровость к оступившимся – забеременевшим горничным и нечистым на руку лакеям. Пюпитр, который Брокуэллу кажется чудовищно уродливым, берет за очень хорошие деньги захожий покупатель, намереваясь выставлять на нем свои альбомы по искусству – священные книги его религии, утонченного эстетства.

Родри благодаря электричеству и холодильнику обходился в «Белеме» пятью слугами.

В среднем, хорошую цену дают за хорошие вещи, которые можно приспособить к современной жизни, внося в нее романтичное дыхание неоготики. Две банкетки для передней, обитые утрехтским бархатом, поблекшим, но еще прочным, уходят за удивительно большую сумму. У них такой вид, словно на них сиживал сам Вальтер Скотт (на самом деле – нет).