Убогие атеисты

Некогда девушка двигалась, как шарнирная кукла. Мерцала в хаус-музыке и метала молнии энергии. Но потом она познакомилась с Фотоняшей.

Боль трётся о женскую голень. Лижет кожу, выпрашивая есть. Язык её шершавый, словно пилка для ногтей. Но Фитоняше нечего предложить. Всё, что есть – это паутинка яичная в пресном бульоне. Такое чувство, что скоро у Фитоняшы случится вынужденная анорексия. Девушка почти в отчаянии. Неясно, откуда в ней взялось столько усталости и безнадёги. После чего они всплыли на поверхность? Что послужило спусковым крючком? Холодный приём на улице? Предательство Гота, разорвавшего её чувства? Трудно решить. И то, и другое.

Фитоняша мечтает свалить из социальной хаты и обрести независимость. Выбраться из ямы для отбросов общества. Яма эта, как братская могила. Безымянные живые трупы. Обречённые на лишения. Фитоняша не готова складывать руки. Но как ей пробиться к свету?

Побег из гото- и фитошенка

Гота отравляют разнесённые в пух и хлам плакаты. Он разочарован в своём художественном мастерстве. Всё, что он создаёт – беспонтовая и бесполезная херня.

Вскоре возвращается Чмо. Щёки и нос его красные, словно строки. Мальчишка сбрасывает кеды и без стука вваливается к Готу. Пылает энтузиазмом, но, завидев мёртвые произведения искусства, чуть не падает в обморок.

– Что ты натворил?! Это же вандализм! Это преступление! Ты не имеешь права! Я думал, что мы заодно, а ты ведёшь себя как слабак! Эгоист! – моментально схватывается он.

И слёзы срываются, точно наркоманы. Готу жалко, что его глаза не застыли от холода, не превратились в лёд. Гот обесточен.

– Не посыпай мне голову пеплом, – сипит он.

– Будь добр нести ответственность! – как девчонка, голосит юноша.

– Это мои картины! И я сам решаю, отправлять их в утиль или вешать на гвоздик! – оправдывается Гот.

– Но ты ведь знаешь, как священно я отношусь к искусству! Знай, что ты не картины порвал, а мою душу! В клочья! – шмыгает.

Гот искренне недоумевает, почему Чмо так задевают его поступки. Гот чувствует себя глубоко порочным человеком. Вначале порвал любовь Фитоняши. Теперь душу Чмо. И это при том, что в его намерениях не было и семени злого умысла.

– Заткнись! – лопается терпение Гота. – Пойми, что я не мог оставить их в живых! Просто не мог! Я страдаю! Мне плохо! Пойми, что я творю не ради культуры, а ради себя! Но это не просто терапевтическая сублимация! Это восстание из пепла! Я мечтаю добиться высот, чтобы показать, чего стою! Чтобы меня заметили! Чтобы обо мне ещё узнали. Чтобы гордились, что мочились в тот же писсуар, что и я! – кричит Гот. – А выходит, что я не стою ничего. Какими бы выразительными ни были картины, никто их не поймёт. Никто меня не оценит. Я не нужен миру.

– О, Гот… – сочувственно смаргивает Чмо. – Ты хорошо пишешь. Но, видишь ли, любой славы тебе будет мало. К горизонту нельзя приблизиться. Любой компенсации будет недостаточно.

– Спасибо. Я не нуждаюсь в психиатре, – отрезает Гот. Он не заказывал анализ своих суждений.

– Почему ты всегда меня гонишь? – старается перевести стрелки Чмо. – У меня такое чувство, что вы только и желаете избавиться от меня! Думаешь, это не ощущается? Ан нет! Я догадываюсь, как вы жаждете от меня отделаться! От сопляка, которого слишком много. От навязчивого болтуна. Может быть, мне действительно сгинуть в этом нерадивом городе, чтобы вас подкосило моё отсутствие? – прибедняется.

– Мы тебе не мама с папой. Мы тебе ничего не должны. И нам всё равно, рядом ты или нет. Не такой особенный, чтобы тратить на тебя внимание и заботиться о том, чтобы от тебя отделаться. Не возомни о себе слишком многое. Самомнение людей не красит, – нарочито больно делает Гот. Жалит. И внутри торжествует подлость.

– Ах так!.. Ах так! – теряется Чмо, оглядываясь по сторонам. Видно: мальчишка хочет уколоть в ответ, да в его руках нет оружия. Поскольку равнодушного невозможно подбить ни ответным пренебрежением, ни гадостью. Как Чмо ни распнётся, он не затронет Гота. Тем не менее он произносит: – Тогда я уйду!

Блудный сын

Чмо слишком самоудверенный. Чмо наматывает слёзки на кулачок. Чмо боится оказаться пустословиком. Боится не подтвердить свою горячность. Импульсивность. Твёрдость решений. Поэтому он выбегает за дверку в холодных, как сердечко Гота, кедах на такую же холодную улицу.

Серьёзное небо готово превратиться в тяжёлую мокрую тряпку. Но Чмо нарочито не спешит остывать. Он рвётся на волю. И чем быстрей, тем он несчастней, тем его поступок громче, тем его рана кровавей. Чмо топчет асфальт, заворачивает в скромные дворики, от которых остались одни заброшенные поля с турниками. Кое-где уже лежит снег, и трава похожа на укроп в окрошке.