Убойная линия. Крутые меры

– Василич, ты наш старший опер! У тебя полномочия. Варецкий и не узнает ничего, если меня ждет порожняк. А если нет? А если получится найти информацию и раскрыть заказуху? Когда последний раз твоя группа заказуху раскрывала? Мы из бытовых мокрух не выбираемся, как из болота. А тут – крутое статусное дело. Это же премией пахнет! А то и тринадцатой. А? Василич? Что скажешь?

Все-таки иногда я чертовски хорош. Как сейчас, например. Василич поколебался – и сдался.

– Ладно, хер с тобой. Вон, наших Чука и Гека подключи. Но чтоб за один день обернулись и занялись каждый своими делами, понял?

Вот тогда-то дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки и пошло вперед.

И началось самое интересное.

7

– Я вам отвечаю, он уснул! Спер тачку – и отрубился прям в том дворе!

– Ахаха!

– Вот черт!

– Даже до улицы не доехал! До улицы, б… дь!

Троица покатывалась со смеху, сидя на лавочке посреди детской площадки. Они пили пиво и убивали время.

Главная проблема наших детских площадок – даже не в том, что их по сути уже как бы скорее и нет, чем есть. Главная проблема – в гопоте, которая своим видом распугивает последних детишек, мечтающих покататься на горке или повозиться в песочнице.

Один из гопников покосился в сторону арки у входа во двор. Там двое незнакомых амбалов – один покрупнее, в бейсболке, второй помельче, в кожаной куртке и с щетиной – расспрашивали о чем-то местную бабульку. Бабулька принялась ругаться. Амбалы растерялись.

– А проснулся, глядь, мусора! И такой опа: «Куда я попал? Где я?». Вот дебил!

– Чмо тупорылое!

– Ахаха!

Гопник, посмеиваясь, снова покосился в сторону арки. И успел заметить, как бабулька угомонилась и махнула в их, гопников, сторону. И амбалы направились прямо туда. На детскую площадку. Гопник перестал смеяться. Но его соседи не унимались.

– Мне Кабан эту хрень рассказал! А он сам, приколите, у участкового был и слышал эту тему. Там мусора с него тоже все валяются!

– Ахаха!

Горшков и Клюкин, а это были они, подошли к лавочке, и тогда смеяться перестали все. Троица уставилась на незнакомцев. Клюкин взмахнул удостоверением.

– Полиция. Кто из вас Шнобель?

Молчание было им ответом. У Клюкина после вчерашней истории все еще болела нога, и настроение у опера было прескверное. Он шагнул к самому, на вид, наглому гопнику и властно приказал:

– Встал, руки поднял.

Гопник действительно был дерзкий, потому что вместо послушного выполнения приказа сплюнул и прогудел:

– Это с хера?

– Я те сказал, лапы в гору!

Клюкин влепил подзатыльник нахалу. Тогда тот решил не играть с судьбой и повиновался. Как только Клюкин принялся шарить по его карманам, сидящий посередине – а это и был Шнобель собственной персоной – резко сорвался с места и задал стрекача.

– Антоха!

Оба опера рванули следом. Гопники на лавочке развернулись, чтобы было лучше видно шоу, и принялись улюлюкать. За кого именно они болели, секретом ни для кого не являлось, но оперов только подзадоривало.

– Шнобель, беги! Давай, ну! Вали! Покажи козлам!

Горшков оказался резвее. Он почти догнал Шнобеля и уже растопырил пальцы, чтобы ухватить его за одежду, но Шнобель увернулся. Горшков с разбегу плюхнулся на землю. Гопники на импровизрованной трибуне разразились радостным свистом.

– Молодчик! Ааа, красава!

Шнобель резко поменял движение, но разъяренный Клюкин, которому боль в ноге придавала сил, разгадал маневр и изменил траекторию одновременно с ним. Через секунду Клюкин прыгнул на Шнобеля и повалил его на землю.

– Скотина, я тебе побегаю! Нна!

Он уже скручивал задержанному руки и выуживал из кармана наручники, когда подковылял Горшков. Его щека была разодрана. Та же самая, которой и вчера пришлось несладко. Карма, что поделаешь. Горшков, трогая щеку, посмотрел на лицо Шнобеля. И, в первую очередь, на его выдающийся нос с горбинкой.

– Твою мать, – зло заворчал Горшков на напарника, будто тот перед ним в чем-то провинился. – «Кто из вас Шнобель?». А по его шнобелю, что ли, непонятно?

Клюкин был занят, чтобы реагировать. Он прошелся по карманам Шнобеля. И с радостной улыбкой выудил, как фокусник из шляпы, трофей. Спичечный коробок. Внутри – сухая трава. Та самая трава.

– Егорыч, ты глянь на это! Чтоб я сдох!

– Чтоб ты сдох, – согласился нахохлившийся Шнобель. И тут же получил подзатыльник.

Допросная убойного отдела была занята коллегами. Пришлось спускаться к коллегам из разбойной линии на этаж ниже и занимать их комнату для допросов. Запихнув внутрь Шнобеля, Горшков и Клюкин провели короткий взаимоинструктаж.

– Короче, так, – Горшков был на адреналине, предвкушая победу. – Я сейчас захожу и начинаю его обрабатывать. Минут через пять ты подключаешься. Ты будешь злым, я добрым.

– Это почему? Я и так все время злой.

– Рожа у тебя такая, чувак.

– Да свою посмотри.

– Нет, – отрезал Клюкин. – Сегодня добрым буду я. И зайду первым. Не забывай, это я его догнал.

Горшков издал ехидный смешок.

– Догнал. Повалил на землю. Назвал скотиной. Нашел наркоту. И после этого ты добрый? Как ты можешь быть добрым при таких раскладах, Антох? Побойся бога.

Клюкин аргументов в свою пользу не нашел, а потому заявил: