Убойная реприза

– Обманывает? – помог я. – Реально и такое. Но лакомая ли вы добыча? Кстати, я думал, вы женаты.

– Жена в Америке, уехала туда к сыну.

– А вы?

– А кому я там нужен?! И потом – мама, тащить ее через океан?

– А маме она не нравится, – понял я. – Значит, она была у вас дома?

– Ну, конечно!

Человек, долгие годы учивший других психологическому оправданию существования на сцене, смотрел на меня беспомощно и с надеждой.

– Ну, вы сначала разберитесь: любите ли вы? Нужна ли она вам?

– Кажется, да, ну… как бы это сказать?

– Боитесь, что птичка улетит, а на подоконник сядет ворона?

– Да.

– А любит ли она вас действительно?

– Говорит, что «да», но… мама не верит.

– Но она красивая?

– Очень! – быстро сказал Икс Игрекович.

– Вам с ней хорошо?

– Хорошо, но как-то так… как-то тревожно, что ли?

– Ее родители вас знают?

– Нет, нет, Боже упаси!

– Ну, а плюнуть на все и жить вместе?

– Испортить маме последние годы? Как это – по квартире будет ходить незнакомый человек?..

– Но жена до этого ходила… третья.

– Мы с женой… третьей, прожили двадцать шесть лет, и она бы не уехала, но надо помогать сыну… там.

Да, могут любимые женщины отравить человеку жизнь! Помню, в армии, перед дембелем, все в ожидании свободы, в предвкушении, а Лукин – здоровенный сибиряк, тракторист, комбайнер, все грустнее с каждым днем, все мрачнее. Поделился со мной. «Сажусь, – говорит, – за стол – жена свою тарелку ставит, мать – свою. Съем из материной – жена обижается, съем из жениной – мать. Хоть в армии три года отдохнул, а скоро опять…» «Образумятся, утрясется…» – попытался успокоить я. «Нет, – сказал он, – я, когда в отпуск ездил, то же самое было».

– Но я что-нибудь придумаю, – заверил Икс Игрекович, – что-нибудь…

В доме «России» горели немногие окна.

Если обойти справа – в переулке была наша детская поликлиника…

– Там, справа – переулок Милютинский, раньше назывался: улица Мархлевского.

– Ну и что? – не понял Икс Игрекович.

– Дядька мой один пришел с войны, ни разу не раненый. Почти два года был и – ни разу… Пришел молодой, красивый… А через две недели на улице Мархлевского водосточная труба упала и – по правой руке. И – инвалид… А там, – перешел я на веселенькое и показал правее, – снимали «Берегись автомобиля!». Помните, где в комиссионном работал Андрей Миронов? Вон там они поставили киоск, в котором Смоктуновский покупал сигареты «Друг», а вообще-то там находился киоск пивной, и очередь к нему, случалось, тянулась вот от этой церкви – Успения Богородицы, а в ней был музей речного флота, и перед входом стояла скульптура: моряк за штурвалом.

Икс Игрекович скорее терпеливо, нежели с интересом слушал.

– А вот тут, на углу, был магазин «Галантерея»…

– Вы про все дома будете рассказывать – их здесь много?

А я продолжал.

– В 82-м году какой-то хмырь покупал здесь электробритву, чем-то ему не угодили, и он написал жалобу в Управление торговли… написал жалобу, а подписался: «Фельетонист Коклюшкин». И на жалобу пришел ответ… и не мне домой, а в редакцию «Московского комсомольца», где я много печатался и даже был дважды лауреатом… дважды лауреатом и вдруг предстал, как склочник.

– От этого не умирают.

– А вот здесь, – я обернулся и показал на большие витрины, – раньше была библиотека. Высокие потолки, и книги, книги… Много я книг перечитал отсюда, скрасили они мое детство и юность, пойти, что ли, поцеловать эти большие стекла?

– Грязные они, пыльные… – посочувствовал Икс Игрекович.

– Какие уж есть! Дорогих моему сердцу окон, дверей и… людей не столь много.

Мимо прошла парочка. Они торопились к метро. Причем женщина молодая еле поспевала за мужчиной.

– Я был женат три раза, – сказал, глядя им вслед, Икс Игрекович. – Первый раз по-студенчески необстоятельно. Я был устремлен не в семейную жизнь, а в свою будущую театральную. Вторая жена захомутала меня… расставила капканы, и я попался. Я чудился ей тем, за чьей спиной можно жить безбедно и престижно. И крутить хвостом. Третий брак – это не союз двух сердец, а союз двух умов. А она говорит, что – любит… юное, прелестное создание говорит, что – любит!

– И это льстит вашему старческому самолюбию.

– Почему старческому?

– А как же! Помните у Чехова в «Трех сестрах» Чебутыкин говорит: «Я старик. Мне скоро шестьдесят».

– Ну, когда это было! И потом Чехов написал «сестер» в сорок лет, мне самому в сорок казалось, что…

– Представляю, что ей кажется в ее двадцать!

– Вы бы уж что-нибудь про дома, про двери и окна рассказали, – надулся Икс. – Я же вам не для того, чтоб вы иронизировали. Я… посоветоваться.