Надо было приниматься за роман. Я уже все сделал, чтобы приняться… два раза ходил на кухню, пил кофе, глядел в экран телеприемника на мелькающие картинки. Выгнал на улицу муху… раньше я их нещадно бил сложенной газетой, пока не перенял у клоуна Марчевского природолюбивую манеру – выгонять на улицу. Поговорил с Мартышкой. «Ну, что, Мартышка, как жизнь? – спросил. – Поди, и не знаешь, что ты – дворняжка? А люди – знают, они – люди, такие, они, Мартышка, не чета тебе, кичливые. Вот ты лаешь опрометчиво на улице на лабрадоров, доберманов и прочих чау-чау, а они только на тех, кто…»
Пора было приниматься за роман. Сел на диван, положил ногу на ногу. И тут позвонил Эдик.
– Привет.
– Меня нет дома, – сказал я в трубку.
– Все шутишь?
– Отнюдь. Я сейчас на другой планете. Неужели тебя не интересует, что я сейчас вижу?
– Ну, и что?
– Огромных размеров саблезубая черепаха надвигается на меня. Эдик, мне некуда бежать! Сзади пропасть! Эдик, я… Прощай!
Я положил трубку на телефон смачно. Он вскорости зазвонил опять.
– Ты уже спасся? – спросил Эдик, иногда и он бывал остроумным.
– Тише, – сказал я, – я перехожу пропасть по бревну, одно неосторожное движение, и я!..
Я положил трубку аккуратно, словно и вправду опасался сделать неосторожное движение.
Телефон молчал. Я смотрел на него – он молчал. Я сел на диван – он зазвонил. Я схватил трубку.
– Алло!
– Виктор Михайлович?
– Да!
– Виктор Михайлович, это Лена – администратор, мы с вами работали, помните?
Я помнил, она приехала в Москву по лимиту, работала на стройке, получив квартиру – уволилась, устроилась в Дом культуры уборщицей, и когда опиравшиеся на государство рухнули вместе с государством, она, опиравшаяся на себя (муж – тихий, незлобивый – у нее пристяжным ходил), прытко взгромоздилась на хлебное место организатора концертов. Далекая от искусства, она старалась быть ближе к деньгам и преуспела.
– Да, – сказал я, – помню.
– Вы второго сентября свободны?
– Ну-у… должен быть свободен.
– Хочу предложить вам выступить…
– Где?
– В Бишкеке, я знаю, вы за столиками не выступаете, но там будут интеллигентные люди…
На «интеллигентные люди» я не клюю, попав пару раз на разбойников. А однажды… в тысячах км от дома, холодной зимой, подъехали к театру, вышли и… нас мимо театра в – ресторан. А там – на заплетающихся ногах подходит хозяин пьянки и протягивает два огромных бокала водки: «Штрафной!» Я выпил, а С. уперся: «Мы – писатели! Мы – выступать!» Хозяин на дыбы: «Ты – писатель, а мы тут – дерьмо?!» Окружили нас, морды у всех – пиратов без грима играть. «Ладно, – сказал я, – я за него выпью!» Хватанул еще двести грамм водки, сел за стол и заснул.
– Нет, нет, отпадает! – мужественно сказал я.
– Ну, извините! – обиделась устроительница.
Все обижаются! Отказываешься пить, говоришь: «Мне сейчас на сцену», – обижаются. То есть в угоду им я должен предстать пьяным перед теми, кто купил билеты и пришел на концерт. Попадается суковатое полено, хочешь его разрубить: и так и сяк, а топор вязнет и вязнет. Изловчившись, разрубишь, и не удовлетворение, а – досада. Вот так же, если беседуешь с этими людьми.
Опять зазвонил телефон. Хрен тут роман сочинишь!
– Автоответчик слушает, – сказал я в трубку.
– Что делаешь-то? – спросил Эдик.
– Вбил крюк, привязываю веревку… записку уже составил. Написал, что причиной смерти явилось общение с тобой.
– Общение со мной принесло тебе материальную выгоду.
– Не копи богатства на земле, копи – на небе, – напомнил я.
– Не зарывай талант в землю, – в свою очередь напомнил Эдик.
– Не рой другому яму.
– А мы и не роем, мы – закапываем. Вот же отговорили…
– Обманули…
– Отговорили женщину от бездумного поступка, сохранили семью. Нам еще это зачтется, уверяю тебя. А новая работа – совсем пустяк! То есть, она большая, но необременительная.
«Что-то совсем опасное!» – сообразил я. И твердо сказал:
– Нет. И по времени не могу – уезжаю.
– На два дня, – показал свою осведомленность Эдик. – И учти: до тебя там были две отмены, поэтому, если что – не удивляйся.
– Не удивлюсь, – пообещал я.