Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири

В Иркутской тюрьме среди поляков оказалось, кроме меня, еще трое русских: Степанов[170], Жуков[171] и Орлов[172]. О Степанове и Жукове я намереваюсь говорить в будущих главах моего рассказа; об Орлове скажу теперь же. Его имя и отчество — Иван Яковлевич (если память меня не обманывает). Он из духовного звания; учился в иркутской семинарии, потом в Казанском университете; арестован за распространение листков возмутительного содержания между крестьянами — для этой цели странствовал по деревням Казанской губернии. Кроме листков, изложенных, так сказать, публицистическим способом, он раздавал крестьянам также листки, на которых были отпечатаны песни бунтовнического характера. Одна из этих песен была подражанием величанию: «Слава на небе солнцу высокому, на земле государю великому»[173]. Подражание начиналось словами: «Уж как шел кузнец да из кузницы; Слава!» Дальше говорится, что кузнец нес несколько ножей: «Уж как первый нож — про царя, про вельмож»; для кого другие ножи, теперь не могу припомнить. Другая песня начиналась словами: «Долго нас помещики душили, становые били»; в дальнейшем изложении находились, между прочим, слова: «Всякий бутырь бил тебя с нахальством; знать, и этих, Господи Ты Боже, маслом мазал тоже».

На вид Орлову было года двадцать три или двадцать четыре [рост повыше среднего, сложен хорошо, благообразный блондин, глаза светло-голубые]. Он имел заметное расположение к водке. Иногда начинал распространяться о разных сортах наливок и настоек, о способах их приготовления и т[ак] д[алее]; я в непродолжительном времени останавливал его: «Иван Яковлевич, не тратьте напрасно слов; говорить мне о наливках и настойках — то же самое, что метать бисер пред свиньями». Однако был у него излюбленный тезис, который он повторял несколько раз и с таким одушевлением, что и у меня сущность этого тезиса осталась в памяти: «Никакая настойка не может сравниться с настойкою из княженики; возьмите даже самую плохую, вонючую сивуху; с княженикой она даст такую настойку, с таким ароматом… тьфу??? У меня даже слюна течет…».

Много лет спустя мне говорили, что Орлов находится в Стретенске[174], и что его здоровье очень плохое; обвиняли в этом, главным образом, водку.

8

Из Иркутска мы выехали около 25 августа. Партия была гораздо меньше той, в составе которой я проехал расстояние от Томска до Иркутска; теперь нас, едущих, было человек пятьдесят или шестьдесят; дам не было ни одной. К вечеру того же дня мы были в Лиственичном[175], большом селе на берегу Байкала, и расположились по крестьянским домам на ночлег.

Утром следующего дня, приблизительно часу в одиннадцатом, к пристани причалила баржа, буксируемая пароходом; на баржу вошли не только мы, но также несколько пароходских служащих и несколько пассажиров, которых по одежде и по всей вообще манере можно было принять скорее всего за торговцев средней руки. Погода была великолепная; на небе ни облачка, на берегу почти жарко, ветерок едва заметный. На барже в числе поляков находился австрийский подданный, по фамилии Кек[176]; поляки называли его бароном и говорили, что титул барона действительно принадлежит ему по австрийским документам, и что он офицер австрийского флота. На вид это был человек уже не первой молодости, лет сорока с чем-нибудь, высокого роста; [голова казалась несколько меньше размерами, чем следовало бы ей быть при таком росте; блондин; очень густые брови, нависшие над маленькими глазами, придавали лицу выражение довольно сердитое; толстая короткая шея;] брюшко заметных размеров. Когда пароход и буксируемая им наша баржа отплыли уже на несколько верст от берега, барон сказал окружающим, что сейчас покажет им, как плавают офицеры австрийского флота; разделся, прыгнул через борт баржи и стал описывать по водяной поверхности большие круги, принимая при этом многоразличные позы. Он пробыл в воде минут десять; его подкожная клетчатка изобиловала жиром, без этого он не выдержал бы столько времени: вода в Байкале вообще холодная, и при том же был конец августа.

Во время переезда у меня и у Новаковского (от Томска до Иркутска и от Иркутска до Нерчинских заводов[177] мы ехали постоянно вместе, на одной подводе) завязался разговор между пассажирами. Один из них излагал свой взгляд на русско-польские отношения, взгляд, довольно-таки распространенный в нашем обществе не только тогда, но и теперь; излагал последовательно, холодно, в том роде, как учитель математики доказывал бы геометрическую теорему.

— Органическая жизнь — борьба. Между животными непрерывная драка. Хищные поедают травоядных; травоядные дерутся за траву; те и другие дерутся за самок. У людей то же: вся история — непрерывная война между племенами. Сильное племя побеждает, слабое покоряется. Мы победили поляков — и повелеваем; они побеждены — и должны повиноваться. Законы природы неизменны.