Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири

Кое-что особенное говорили мне только о Зерентуе. Там было человек шестьдесят или семьдесят, и все ремесленники, не получавшие с родины почти ничего. Доктор Двожачек[249], тамошний староста, сильнейшим образом заботился о доставлении заключенным работы; имел в этом успех — заказы поступали от обывателей Зерентуя и окрестных селений. Эти заказы распределялись между заключенными очень толково и притом по-товарищески. Обитатели тюрьмы относились к своему старосте с величайшим уважением и преданностью; по словам рассказывавших, в случае надобности все эти ремесленники пошли бы за него в огонь и в воду. Эта ли влиятельность Двожачка не нравилась начальству, или оно опасалось его по каким-нибудь причинам — но только по освобождении из тюрьмы он был увезен в Вилюйск и помещен в тамошнем остроге (в этом остроге впоследствии много лет прожил Чернышевский). Сколько времени Двожачек находился в Вилюйске, не знаю; слышал только, что оттуда его перевезли в более оживленные места, где были и другие поляки; его дальнейшая судьба мне неизвестна.

Политические тюрьмы, неподведомственные комендантскому управлению, находились в нескольких пунктах Иркутской губернии и Забайкальской области, а именно:

В Усольском солеваренном заводе, в верстах в шестидесяти от Иркутска; здесь кроме поляков содержался Зайчневский, о котором я говорил в 3-ей главе моего рассказа.

В Александровском винокуренном заводе, кажется, от Иркутска тоже верстах в шестидесяти, но по-другому направлению; здесь кроме поляков находился Ушаков (если не ошибаюсь — ныне член государственного совета).

В Петровском заводе Забайкальской области; кроме поляков здесь содержался Хохряков, о котором я говорил в 4-ой главе моего рассказа, и Обручев.

В селении Сивакове тоже Забайкальской области; кроме поляков здесь содержался Баллод, о которым я упоминал в 1-ой главе моего рассказа. От него я слышал, что в Сивакове число арестантов было свыше семисот человек; в каждой из прочих названных мною тюрем содержалось, кажется, не больше как по восьмидесяти человек. В Сивакове начальство огородило обширную площадь и предоставило полякам самим построить землянки внутри ограды. Из рассказов о тамошних порядках никаких подробностей не могу вспомнить; но у меня сохранилось общее впечатление, что во всех четырех тюрьмах положение заключенных было приблизительно такое же, как испытанное мною самим в Акатуе и в Александровском Заводе.

Сколько поляков было на Кругобайкальской дороге, в какой обстановке они находились, по каким причинам возникли у них летом 1866 года беспорядки, не знаю. Беспорядки были быстро усмирены военною силою, несколько зачинщиков были приговорены к смертной казни. Значительно позже этого времени некоторые поляки говорили мне, что находившиеся на Кругобайкальской дороге простолюдины не были расположены принять участие в беспорядках, но агитирующие будто бы уверили их, что уйти за границу чрезвычайно легко: «Вот видите эти горы, неподалеку? Как только перейдем через них, тут сейчас и Галиция будет». Говорившие мне это сами не были на Кругобайкальской дороге, с бывшими на этой дороге простолюдинами не разговаривали; значит, все эти рассказы были уже из десятых рук, и я сначала пустил их мимо ушей. Но потом припомнились мне жмудины, которых я видел в тобольской тюрьме. Они были грамотные, это правда; но ведь читали только молитвенники, больше ничего и никогда; чего доброго могли поверить в существование Галиции «тут сейчас за горами»…

А кроме того, оставивши в стороне всякие размышления о жмудинах и о возможной с их стороны вере в Галицию, примыкающую к Кругобайкальской дороге — вот на моих глазах произошел инцидент Тваровского и Едрыхинского[250], окончившийся, можно сказать, благополучно, какими-то пустяками; ведь этот инцидент очень легко мог принять трагический оборот со штыками, с пулями и со всем прочим, чему полагается быть при трагическом происшествии. Ну, например, один из героев инцидента был бы пьян и орал бы сильнее обыкновенного — для трагического оборота этого было бы уже достаточно.

По всей вероятности, на Кругобайкальской дороге были свои Тваровские и Едрыхинские, не лучше и не хуже акатуйских. Примешались какие-нибудь обстоятельства сами по себе, может быть, мелкие и вздорные — и произошла трагедия.

18

Мое пребывание среди поляков, сосланных в Сибирь за участие в восстании 1863 года, продолжалось с февраля 1864-го до февраля 1867-го года. После того я пробыл в тюрьме, называющейся «полиция», еще три года; но в полиции моими товарищами по заключению были уже не поляки, а русские, сосланные в Сибирь за разные политические преступления. В следующей главе предполагаю рассказать о жизни русских политических ссыльных, помещавшихся в полиции; а эту главу считаю уместным закончить несколькими заключительными словами о поляках, которых многие сотни прошли пред моими глазами.