Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири

[…] Во время моего пребывания в Кузнецке и вообще в Сибири 1866-го года туда высылались в большом числе поляки, прикосновенные к восстанию: в том числе было много крестьян Западного края, против которых даже и политических подозрений не было; они переселялись просто по самодурству администрации, а потому считались добровольными переселенцами. У русской бюрократии приемы очень просты, если она не имеет ни малейшего, даже фиктивного предлога. Я знал такое множество людей, участвовавших в восстании, как рядовых, так и передовых, как из Западного края, так и из Царства Польского, что мне пришлось не увидать, а перечувствовать всю жгучесть их боли. Очутившись в их среде, я имел перед собою самый несчастный из всех народов, принадлежащих к западноевропейской цивилизации. Перечислите все эти народы, ни одного из них нельзя сравнять с поляками по злополучию их судьбы. В Италии деспотические государи опирались на своих солдат, но эти солдаты были итальянцы; Гарибальди был невозможен в Польше 1863-го года. Венгерцы были под властью немцев, но немцы стояли выше их и по своей культуре, и по своему развитию, а затем они составляли только горсть людей среди австрийской империи; они победили венгерцев русским оружием, а затем должны были, без боя, сделать им те уступки, от которых отказывались. Я смотрел в лицо этим закованным в цепи полякам и думал: «Одну минуту вы осмелились мечтать о том, что вы снова завоюете себе свободное отечество, что это отечество снова заблистает яркою звездою между великими народами — и вот теперь до чего вы дожили! Счастливы те между вами, которые пали на поле битвы, они нашли себе вечное успокоение среди надежды и восторга — а вы? Можно ли сравнивать с вами те народы, которые сами создают себе свое положение, русских, французов, немцев, англичан; они никогда не имели ничего лучшего, чем то, что они теперь имеют, а если имели, то это только колебание сверху вниз, по силе инерции оно опять вознесет их наверх и еще выше прежнего; а вы долго были великими светочами в истории народов, светочами свободы и просвещения, и всего этого вы лишились волею судеб. Глядя на вас, я вспоминаю грека, великого, гениального грека, который подпал римскому владычеству и сделался жертвою римского деспотизма. Только с горячей слезою на глазах история может говорить о его судьбе. Я представляю себе, каковы были горькие чувства грека, когда он в цепях у римлян созерцал погибающие творения греческого гения. Но вы несчастнее грека. Грек погиб, но мог иметь некоторое утешение в том, что, погибая, он создал науку и философию своих победителей, а вы ничего не могли дать варварской империи, которая вас поглотила. Она уничтожила ваши университеты, ваши библиотеки, ваше просвещение и взамен получила только ту кору загрубения, которая нарастает на всяком злодее, когда он безнаказанно совершает великие преступления. Несчастной вашей судьбой вы напоминаете мне не греков, а мавров, завоеванных испанцами; точно так же, как они, вы сделались жертвою национального и религиозного фанатизма; точно так же, как они, вы погибаете бесплодно и окончательно».