Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири

Мне не долго пришлось ждать, я дожил до развязки их кровавого дела. С той же слепой яростью, с какой испанские короли преследовали мавров, Александр II-ой терзал теперь злополучных поляков, а мы русские не смели сказать ни слова в осуждение этой политики. Мы могли только думать про себя: сегодня их очередь, а завтра наша. Какое завтра, по инициативе Каткова[252] уже начала спускаться с цепи та свора взяточников и негодяев, которая мучила и терзала Россию при Николае; нам оставалось подставлять шею. Не за то я обвиняю Александра I-го, что он не исполнил венских трактатов, а за то, что он опозорил мое отечество; судьба вверила ему Польшу, и он обязан был во имя чести русского народа развить ее свободные учреждения, а он начал с того, что на каждом шагу нарушал права этого народа. Я проклинаю Николая I-го за то, что честь русского народа была ему вверена, и он опозорил эту честь. Как русский император, которому вверены были Финляндия, Остзейский край, Польша, он обязан был заботиться, чтобы просвещение, благосостояние и свобода процветали в них, по крайней мере, в той же самой мере, как в наиболее благодействующих странах Европы, а он подавил в них то, что он должен был развивать. Он сделал из них наших непримиримых врагов вместо того, чтобы соединить нас всех в один братский союз. Он сеял между нами вражду вместо того, чтобы делать нас горячо любящими друг друга соотечественниками. Когда он вызвал польское восстание дурным своим управлением, он должен был бы чувствовать за это свою вину перед нами и должен был бы исправить свою ошибку, а он с наглостью неисправимого преступника стал считать виноватыми поляков, а не себя, и управлял после этого Польшею хуже какого-нибудь монгола-завоевателя. Клеймо позора тебе за это от истории — зверь на престоле! Когда я увидал, как после 1863-го года поступали с поляками, тогда я мог сравнивать Александра II-го и Муравьева[253] только с такими укротителями бунтов, как Филипп II-ой[254] и герцог Альба[255]; я предчувствовал, что система отзовется на нас так же, как преследования мавров отозвались на судьбе Испании, и, к несчастью, мои предчувствия слишком скоро оправдались. В ужасной картине подавления восстания и ее последствий блеснул один только светлый луч: правительство восстания дало крестьянам такие права, каких им никогда бы не дождаться от русского правительства. Александр II-ой не решился поступить с ними так сурово, как он поступал в России; в своих распоряжениях он несколько приблизился к идее революционного правительства. Русские крестьяне были обездолены по стачке императора с помещиками, а принадлежавшие полякам получили то, что им следовало не потому, что это было справедливо, а потому, что правительство вынуждено было к этому восстанием. Так неизбежно должно будет проглядывать ослиное ухо в лучших делах русских императоров, пока они будут опираться на таких людей, как Панин[256] и Муравьев.