Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири

Возвращаюсь, однако, к сибирским полякам. Прежде всего мне бросилось в глаза, что в Сибири поляки повсеместно расположили к себе русский народ. Чиновники и здесь, точно так же как в России, в угоду правительству и, помогая ему из раболепия достигать его грязных целей, разжигали в населении вражду к полякам. В России поляков было мало, население не знало их и верило взводимым на них клеветам, но здесь их было много, население могло судить о них самостоятельно и решало совсем иначе. С особенной ясностью воззрение народа на поляков обнаружилось перед мною в Томске во время паники, которая овладела жителями, когда горел город. Губернатор[257] старался обратить гнев народа на поляков и сделал распоряжение о высылке всех сосланных поляков из Томска; но, узнав об этом, русское население засыпало его прошениями о том, чтобы он взял свое распоряжение назад; оно доказывало ему, что поляки полезный, а вовсе не вредный для города элемент. И действительно, в Томске поляки играли такую же роль, какую искусные мавры и гугеноты, высылаемые из Испании и Франции, играли в тех странах, куда переселялись — они вносили с собою цивилизацию. В тех городах, где ссыльные поляки жили уже давно, напр[имер] в Иркутске, Вятке, это влияние было гораздо более заметно. В Иркутске во всех слоях общества, между рабочими, мещанами, мелочными торговцами и т[ак] д[алее] было поразительно более свободомыслия и интеллигентности, чем в Томске, куда поляки явились в большом числе только после восстания 1863-го года. Я вполне мог понять, какую великую пользу принесли бы поляки России, если бы русские императоры имели хотя мало-мальски человеческий образ и были бы способны оценить блага цивилизации, вместо того чтобы быть грубыми зверями, ничего не понимающими в таких вещах. Если бы поляки под русским владычеством развивали свои конституционные учреждения, они осветили бы и Россию светом своей прошедшей политической опытности, а теперь они способствовали ее загрубению и существенно препятствовали ее развитию. Рассказы поляков представляли для меня прекрасную иллюстрацию того, каким образом вся русская бюрократия, начиная от императора и кончая последним этапным офицером и унтер-офицером, последним смотрителем поселенцев, получала звериный образ от тех приемов, какие они считали себя в праве практиковать при усмирении польского восстания. Все облагораживающее влияние литературы последних лет исчезало от ядовитого дуновения этих варварских приемов. Во время моего пребывания в Томске губернатор пересек образованных поляков, даже и не лишенных дворянских прав за то, что они, жалея своих жен и детей, умиравших от слишком быстрых переходов, настаивали на отдыхе. Ведь законность нас губила, и я скоро услыхал, как это разнузданное зверство губернатора стало отзываться на образованных русских, которые в политику не мешались и по развитию своему стояли гораздо выше самого губернатора. И тени такой развязности не могло бы в нем явиться, если бы зверь не был спущен с цепи.

Глава пятая Сибирь и ссыльные поляки

1