Учебка. Армейский роман (СИ)

— Што ты, как варона? Глаза пратры, Албанав! — недовольно крикнул младший сержант.

— Виноват, — пробормотал Албанов и поспешно побежал дальше.

Наконец, карточки были розданы, и взвод вопросительно посмотрел на сержанта, ожидая сигнала к началу работы. Гришневич это понял и удивленно спросил:

— А чего это вы на меня уставились? Или забыли, что урок длится ровно сорок пять минут? По звонку и начнете.

Воцарилась напряженная тишина. Резкий звонок, словно электрический разряд, потряс класс, и курсанты застучали клавишами. «Только бы не мало, только бы не меньше всех!» — пронеслось в голове Игоря. Тищенко хорошо помнил, что в прошлый раз Улан выдал восемьсот двадцать групп, а Федоренко — семьсот девяносто. А сам Игорь — только четыреста тридцать. Меньше дали только Фуганов, Стопов и Кохановский. Но разрыв был не слишком велик, и для Тищенко вполне вероятным было предположить, что на этот раз он может оказаться последним. «Вроде бы я и не такой тормоз, как Кохановский или Стопов — все делаю гораздо быстрее, а вот печатаю почти одинаково с ними. Может у меня руки какие-то не такие — не музыкальные, что ли? Хотя и руки вроде бы ни при чем — Бытько двигается, как парализованный Буратино, а ухитряется на двести групп больше меня давать. Что же делать, ведь пальцы работают на пределе?» — мучительно думал Тищенко и от волнения допустил несколько ошибок подряд. Пришлось опять снизить скорость. Все же на чем-то надо было выиграть время, и Игорь решил не печатать заглавие каждой карточки. Но все равно твердой уверенности в том, что он не последний, у Тищенко не было, и курсант решил рискнуть. В каждой карточке из тридцати групп он стал печатать на три-четыре меньше, чем положено: «Сделаю запас, а потом буду нормально печатать. Скорее всего, Гришневич, как обычно, проверит лишь конец, а начало даже смотреть не будет. А может и вообще проверять не станет. А если проверит? А если проверит, то скажу, что случайно пропустил, потому, что спешил».

— Товарищ младший сержант, у меня аппарат сломался, — неожиданно пожаловался Шороху Фуганов.

— Нада было не ламать. Стучыш па клавишам, как слон! А нада их нежна трогать, как бабу, — недовольно ответил Шорох, но все же подошел, сел на табуретку Фуганова и принялся копаться в его аппарате.

Фуганов, изобразил на своем лице некое подобие сожаления, стал рядом и наблюдал за работой младшего сержанта. «Вот Фуганов — жирная скотина, специально ведь аппарат поломал, чтобы последним не оказаться, а теперь глаза к небу закатывает и прикидывается, что жалеет об этом», — со злостью подумал Игорь. Но подумал Тищенко совершенно зря, потому что Фуганов на самом деле ничего не ломал и теперь боялся, что Гришневич может его в этом заподозрить.

Прошло сорок пять минут. Гришневич потребовал сообщить результаты и сдать ленты для проверки. Фуганову он не сказал ни слова, и последний был чрезвычайно рад такому исходу. Больше всех вновь было у Улана — девятьсот сорок групп. Это было рекордом не только взвода, но и всей роты.

— Молодец, Улан, хорошо сработал. Опять в увольнение? — спросил сержант.

— Если получится.

— На это раз получится. Ты у нас и стреляешь лучше всех, и печатаешь. Вот еще ходить бы хорошо научился — цены бы тебе не было!

Улан поморщился и все засмеялись. Во взводе было хорошо известно, что у Улана из рук вон плохо получалось со строевой, и это постоянно отравляло ему жизнь. Игорь вначале тоже засмеялся вместе со всеми, но когда Гришневич потребовал сообщить результаты дальше, Тищенко было уже не до смеха.

— Тищенко.

— Я. Пятьсот девяносто групп.

— Видишь — уже значительно лучше, чем раньше. Стоит только немного попотеть и все войдет в норму. Через месяц будешь у меня все семьсот давать, — похвалил Гришневич.

Но Игорь пока сдерживал свои чувства — еще неизвестно, как отработали его конкуренты.

— Стопов.

— Пятьсот групп.

— Мало, Стопов, мало. Надо лучше работать.

Стопов тяжело вздохнул и пожал плечами:

— Я стараюсь, товарищ сержант!

— Лучше надо стараться. Стопов, лучше! Кохановский!

— Я. Триста тридцать.

— Я не понял — сколько?! — удивленно переспросил сержант.

— Ты что, Кохановский, долбанулся? Солдат, ты охренел! Ты уже два месяца дрочишься, а еще только триста групп даешь?! Что мне Мищенко про тебя скажет, а?!

— Виноват, товарищ сержант, — едва слышно бормотал Кохановский.

— Виноват? Да ты у меня, душара вшивая, из нарядов не вылезешь! Я ведь к тебе по-человечески, а ты?! Твои родители на присяге подошли ко мне, и я отпустил тебя в увольнение, как земляка, отпустил. Я ведь к землякам всегда хорошо относился. Вон Шорох сидит… Он тоже из Брестской области. Когда надо было его сержантом оставить, я оставил. Так, Шорох?

— Была дела, — коротко ответил Шорох.