Учебник рисования

В свете сказанного, любопытно было бы узнать мнение главного Творца о своей работе; из сохранившихся свидетельств известно, что он часто выражал недовольство. Многое действительно получилось убедительно: цвет, безусловно, хорош, и рисунок выполнен исключительно. Что касается замысла — он прекрасен. Возможно, композиция была неудачной. И художник не оставляет усилий, он улучшает ее постоянно — результаты не потрясают, но работа идет.

Всегда можно сделать что-то еще. Последнее слово еще не сказано. Любая гармония есть лишь временное равновесие противоречий — скоро оно будет утрачено. Картина Брейгеля «Нидерландские пословицы» учит нас этому: гармония мира есть набор неправильностей, не больше. Такая гармония вечной быть не может. Работу следует продолжать, не обольщаясь достигнутым результатом. Величие замысла регулирует работу художника.

Глава тридцать седьмая СУД СОЛОМОНА

I

Поскольку Соломон Моисеевич был занят только собою и человечеством, а окружающие не соответствовали ни той, ни другой дефиниции, к посторонним людям он был скорее равнодушен. Однако мир нуждался в помощи, а мир, как его ни крути, состоял из людей: с этим противоречием сталкивается всякий мыслитель. Желание добра и справедливости было столь велико, что Рихтер вступал в контакт с каждым, желая укрепить в вере и дать совет. Будучи от природы сентиментален, Рихтер готов был сострадать — но стоило углубиться в переживания, как выяснялось, что объект сочувствия не представляет человечества в целом. С некоторой досадой Соломон отворачивался от конкретного случая, понимая, что общего положения дел не поправить. Некий прок в переживаниях все же был: хотя повод ничтожен, но чувство сострадания переадресовывалось всему человечеству. Каждый новый пример горя усугублял общую картину — и подтверждал диагноз. Обыкновенно, беседуя с родственником или знакомым, который оказывался в нужде, Рихтер давал понять, что не только потерпевший, но прежде всего Рихтер расстроен случившимся. Полагаю, что следовало бы сделать то-то и то-то, — говорил он пострадавшему, имея в виду не столько данную невзгоду, сколько ход событий в целом, — и если вы не сделаете, я буду переживать.

Надо бы пригласить врача, — внушительно говорил Рихтер, и больной испытывал неловкость. Ему самому не могла в голову прийти столь очевидная истина и, уж точно, не получилось бы сформулировать ее так убедительно. Вызвать врача — для Рихтера было настоятельной потребностью: весь мир нуждался во враче. И окружающие халатностью своей дополнительно ранили Соломона Моисеевича.

Так, для него сделалось неприятным открытием, что его родственница Инночка, достигнув сорока пяти лет, остается незамужней особой с неустроенным бытом. Услышав об этом от Татьяны Ивановны, Рихтер расстроился; лицо его выразило ту степень неприятия вещей, которая плохо сочетается с хорошим настроением.

— Но почему она не захотела выйти замуж? — Соломон Моисеевич поднял брови? — Допускаю, брак накладывает некоторые обязательства. Ей пришлось бы стирать, и даже, вероятно, мыть полы. Я допускаю это. Вероятно, ей пришлось бы готовить пищу. Конечно, это отвлекает, мешает сосредоточиться на главном.

— Когда это брак тебе мешал? — заметила Татьяна Ивановна. — Ты разве в магазин ходил?

— Кха-кхм, я, безусловно, не раз бывал в магазинах, твой упрек дик, — сказал Соломон Моисеевич, — я видел магазины и прекрасно их себе представляю. И потом — зачем самим ходить в магазины? Следует пригласить домработницу — сердечную женщину вроде той, которую я встретил, гуляя в парке. Молодая девушка, в сущности, кхм, ребенок, — ее зовут Анжелика. Интеллигентный человек, аспирантка.

— Знаю я этих прошмандовок, — сказала Татьяна Ивановна, — если ты аспирантка — в библиотеке сиди, а по кустам не шастай. А Инночка и рада бы замуж, да кому нужна?

— Инночка привлекательная особа, — заметил Рихтер, — полагаю, дискуссии, которые мы некогда вели, сформировали ее личность. Да, кхе-кхм, сформировали.

— Вены на ногах, без очков газету не прочтет. Люди жену берут, чтоб щи горячие кушать, а не по аптекам ночью бегать. И тоскливо же ей вечерами: ни деточек нет, ни внучков. Телевизор, что ли, смотреть? Так ведь кажут одну мерзость — про ворюг. Жалко девку. Это тебе не Зоя Тарасовна, у которой с жиру слюни текут. То, понимаешь, Гульфик Хабибулевич плох, подавай Татарникова! А то — Татарников плох, верните Хабибулича! А нашей-то девке не надо ничего. Мне Пашенька рассказывает, как она живет. Сейчас, правда, ее кобель к себе водит кривозубый. Как бишь его, — Татьяна Ивановна вечно путала фамилии, — Сраков? Или Сукин?

— Струев, — сказал Соломон Моисеевич, — мой ученик, кхе-кхм.

— Таскается к Спрутову. Ему что, у него таких рота. Денжищ куча — что стоит помаду купить, приманить дуру. Ну, я считаю — пусть хоть об него погреется. Человеку надо, чтобы его согрели.