Учебник рисования

Когда-то он слышал это имя, что-то мелькнуло в памяти старика, но воспоминания были нечеткими. То были либеральные годы оттепели, когда молодые и резвые активисты — Баринов, Середавкин, Бештау, Миртов — получили отмашку от начальства, им велено было создать в Праге либеральный журнал «Проблемы мира и социализма». Возбужденные перспективами, либералы новой волны приглашали Соломона Моисеевича к сотрудничеству. Ведь возможности-то какие, а? Время-то дерзновенное! Уже разрешили не любить Маяковского, и цитировать Ленина можно реже. Погодите, шумел Середавкин, я вот еще и цитату из Бердяева протащу! Ну-ну, успокаивал буяна осторожный Баринов, не все сразу, главное — вектор! Вектор! Потап Баринов был энтузиастом — и карьера его сложилась затем удачно: посол, советник, академик. Рихтер в те годы остался в стороне — как обычно. Слушая пылких друзей, он презрительно кривил губы — и ему этого никто не простил: как можно стоять в стороне, когда свобода стучит в дверь? Спустя годы — никому и в голову бы не пришло приглашать сумасшедшего Рихтера: либерализм ценит верных.

— Потап Баринов? — попытался сосредоточиться Рихтер. — Это такой молодой пролаза?

— Василий Баринов — сын партийного чиновника Баринова, — пояснила Юлия, — как и все чиновники, он интересуется деньгами, а не словами. Что касается свободы слова, то, поверьте, в редакциях газет не рассматривают слово в его ветхозаветном значении.

Рихтер поглядел умиленно: как точно и просто она выразила его мысль. Павел поглядел недоуменно: что знает она про иудаизм? Юлия рассказывала Павлу, что в годы бедной юности читала много, потом утратила интерес к чтению. Честное слово, говорила она, журнал Vogue содержательнее, чем современные писатели. Она читала журналы мод — и многие принимали это за изысканный снобизм; с годами сложилась репутация умной женщины, которая не афиширует знаний, говорит немного, но точно. Молодые люди в редакции газеты готовились к разговору с ней заранее, копили цитаты из классики и подходящие остроты — а она смотрела на фанфаронов и снисходительно улыбалась.

Замечание об иудаизме было уместным.

— Ветхий Завет, — Рихтер пожевал губами, — это первый проект истории.

— Вы верующий?

Рихтер безусловно верующим не был. Соломон Моисеевич чувствовал себя ветхозаветным евреем потому, что Ветхий Завет воплощал закон истории. Ветхозаветным фанатизмом объяснялось и бытовое равнодушие Рихтера. Он не замечал потребностей иных людей, но равным образом и сам не испытывал потребностей. Исполнить завет, поесть сладкое, побеседовать об истории с хорошенькой женщиной — этим желания ограничивались. Жена пеняла ему за интерес к молодым девицам, но Рихтер упреков не принимал. Объяснить даме, как устроен мир, — что в этом плохого?

— Представьте себе, Юленька, — сказал Рихтер, — вот, скажем, у Баринова есть план, как делать газету. А другой план будет у вас, а третий — у кого-нибудь еще.

— У собственника газеты, — подсказала Мерцалова.

— У собственника, — поморщился Рихтер, — у его конкурента, у политика, и у всех разные планы. Получится у вас газета? Нет, результатом будет хаос. Однако верный план все-таки существует, хотя он забыт. Проект истории можно исказить, но отменить нельзя.

Нет ни эллина, ни иудея — это сказано апостолом Павлом не для того, чтобы уравнять евреев в правах с греками (так стало казаться века спустя из-за антисемитской практики), но, напротив, чтобы смирить гордыню еврейского народа, и всякую гордыню вообще. Есть помимо евреев и другие народы — они тоже имеют свою логику существования. Однако следует отказаться от любых исторических амбиций — следует пожертвовать ими ради христианской любви. Хотя исторический проект иудаизма ставит наличие иных историй под сомнение, хотя тоска по эллинизму сталкивает греческую историю с иудейской — есть нечто, что растворит в себе обе эти истории.