Учебник рисования

Если нет голубой краски, я беру красную, говорил Пикассо. Он имел в виду то, что художник выше обстоятельств. И вслед за ним позволено сказать: если нет красной краски — я беру любую. Подлинному колористу безразлично, каким цветом писать. Если значение красного от освещения, соседства или расстояния, или чрезмерно частого употребления (и такое бывает) — утрачено, это не значит, что свойства, которыми наделен был красный цвет, утрачены вместе с ним. Красный цвет может вовсе исчезнуть в природе, но символ красного сохранится. Роль красного будет играть другой цвет, вот и все. Задача живописца — как и полководца на поле боя — понять, какие силы требуется использовать сейчас. При правильном использовании всякий инструмент становится оружием.

Глава сороковая ВОЙ РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

I

Оранжевый абажур под потолком кухни, кремовые шторы на темных окнах, фаянсовые чашки, расписанные голубыми цветами: на кухне Кузиных было тесно и уютно, как и принято у русских интеллигентов советской формации. Впрочем, отчего же именно советской формации, разве сто лет назад было иначе? Так повелось в России давно: власть занимается душегубством и коварствами, народ терпит и пьянствует, а интеллигенция, совесть страны, собирается за круглым столом под мягким светом абажура, пьет чай и размышляет. Каждому сословию пристал свой уклад жизни: сатрапы и чиновники, те любят мебель карельской березы и особняки в сосновом бору; дебоширы-слесари, те предпочитают загаженные хрущобы с полированными сервантами и гардинами с бахромой; а люди интеллектуальные склонны окружать себя стеллажами книг, покойными креслами, уютными диванчиками, неяркими лампами. Так должен быть устроен быт, чтобы ничто не отвлекало, чтобы можно было присесть или прилечь с книгой, задуматься о главном, отхлебнуть неторопливо ароматного чайку, проследить, как дрейфует ломтик лимона от края до края синей фаянсовой чашки. Такого рода уединение не означает бегства от реальности — но напротив: именно уединившись, сконцентрировавшись на кардинальных вопросах, и может интеллигент принести обществу пользу. Случаются подчас в жизни людей умственных такие оказии, что приходится им забыть свой размеренный быт и отдаться ритмам иной, им не присущей деятельности. Но, если случается такое, интеллигент тоскует, понимает, что напрасно променял абажур и стеллаж с книгами на коридоры власти и трибуны ораторов, — и тянет его обратно, в проверенный, ему принадлежащий по праву происхождения мир. Так тоскует и дебошир-слесарь по своему полированному серванту, если невзначай попадает в интерьер с карельской березой — его манит его пошлое убогое бытие, нарочно для него, слесаря, придуманное. Уж коли предназначено тебе хлебать поганую водку и смотреть по телевизору футбол — не стоит искать иного счастья, отдайся радостям, для тебя специально придуманным. И тем более опрометчиво искать иного счастья интеллигенту, быт которого разумно организован.

Шипели блины на сковороде, булькал синий чайник, привезенный из Парижа, и Ирина Кузина, оглядывая свое хозяйство, говорила так:

— И не надо ничего больше. Зачем нам? Хоромы ни к чему, гарнитуры красного дерева не требуются. Кузин, он же бессребреник. Интеллигент. Простак. Его просят: приезжайте, Борис Кириллович, прочтите лекцию — он и едет. Хоть на другой конец Москвы, хоть в Берлин. Для него главное — учительствовать. И ведь никогда заранее не спросит, оплатят ему проезд или нет. Разве так денег накопишь? И не надо нам денег.

А Борис Кириллович Кузин, уткнув бороду в грудь, бурчал под нос:

— Пусть уж государственники или славянофилы получают большие оклады, мы как-нибудь обойдемся.

— Лишь бы на книги хватало, — сказала Ирина Кузина.

— Пусть уж государственники и славянофилы ходят по ресторанам, — продолжал Борис Кузин, — пусть они по курортам ездят, если им так хочется. А для нас — чашка чая на кухне, и довольно. Не привыкли русские интеллигенты по ресторанам ходить.

Ирина Кузина переворачивала блины, разливала чай по синим фаянсовым чашкам и говорила:

— Деликатесов нет, и прекрасно без них обходимся. Я лично не променяю свой дом ни на какие государственные дачи. Пусть они живут, как хотят, — а мы уж как-нибудь устроимся.

II