Учебный плац

В последний раз я был здесь, когда нас осадили галки; внезапно все небо потемнело от птиц, галдящее небо, опустившееся на наши участки, задиристое и бесцеремонное. И откуда только взялись все эти птицы, поначалу они только кружили и в неожиданных построениях вихрем проносились мимо друг друга, будто на маневрах, но внезапно опустились на молодые деревца, да так стремительно и в таком числе, что ветви под ними обламывались. Они спорили из-за веток, непременно желали сидеть рядышком, и в итоге их споров и веса все новые ветки сгибались и обламывались, что не выдерживало, то ломалось. Похоже, они задались целью опустошить наши участки, мне не удалось вспугнуть их, ни хлопая в ладоши, ни криком, ни размахивая руками, и я побежал к шефу, кинулся сюда наверх, всего один-единственный раз стукнул в дверь и его разбудил. Он уснул за письменным столом, но, увидев, что творится в питомнике, сразу сообразил, что надо предпринять: не взял ружья из стойки, а потащил меня вниз в сарай, где лежали несколько твердых блестящих блоков смолы, и, определив направление ветра, со мной вместе вытащил их наружу. Затем мы быстро установили несколько бадей и решеток, шеф облил блоки смолы бензином, и тут оно поднялось, сернистое облако, желтое и ядовито-зеленое, нет, оно не поднялось, а, клубясь, устремилось к посадкам, пронизав все вонючим туманом, и тысячи, и тысячи галок взвились и стали с гамом кружить над облаком, пока, последовав за своим вожаком, не улетели.

Кто-то быстрым шагом идет за мной следом, может, заметил, как я вошел, я просто пойду дальше, сперва вверх по лестнице, ведущей к спальням и большой детской Тима и Тобиаса. Это Магда, это ее фартук, с совком и веником она пробегает мимо меня к двери шефа, стучится и ждет.

— Пожалуйста, уберите это, — слышу я голос Иоахима, — все осколки, но осторожно, не порежьтесь.

Он не один, это ясно, сейчас нельзя говорить с шефом, нельзя спросить его о том, что касается только нас двоих, сейчас нет; лучше всего поскорее исчезнуть, дождаться другого случая, надеюсь, я сумею отсюда выйти незамеченным. Как прохладен морской трос, служащий здесь перилами, он уже потемнел от многих потных рук, на нем, подымаясь, удобно подтягиваться, но, когда спускаешься, он покачивается и коварно поддается. Двери, иногда мне кажется, обилие дверей служит лишь для подслушивания, каждый может подкрасться, навострить уши и узнать то, чего не знает никто другой; будь у меня собственный дом, настоящий дом, в нем имелась бы лишь одна-единственная дверь, чтобы входить и выходить, и еще, может, потаенная дверка для меня одного.

— Бруно? Это ты, Бруно?

Иоахим узнал меня со спины, я могу спокойно стать и обернуться, в его голосе не слышно упрека, нет даже удивления, он горько улыбается и протягивает мне руку.

— Я полагаю, ты хочешь видеть шефа, — говорит он, и я киваю и говорю:

— Я всего на минутку, хотел с ним поговорить.

— Тебе придется прийти в другой раз, — говорит Иоахим, — мне очень жаль, но у него сейчас врач.

— Болен? Шеф болен?

— Ничего серьезного, — говорит Иоахим, — всего лишь нарушение равновесия, общая слабость и нарушение равновесия. — Он хлопает меня по плечу и добавляет: — Это, надо думать, скоро пройдет. Ты же знаешь, его никакая хворь не берет, день-два покоя, и он будет опять здоров.

Как уверенно он меня уводит, даже не спрашивает, сам я захотел видеть шефа или шеф велел мне прийти, он берет меня под руку и тянет за собой, легонько припирая меня к стене, когда мимо проходит Магда с совком, полным осколков, и подносом, на котором стоят треснутый графин и два разбитых стакана. Магда и я — мы не глядим друг на друга, просто не обращаем друг на друга внимания — так, как всегда хотела она; у меня возникла какая-то тяжесть в животе и сразу же пересохло во рту, но ей это, видно, безразлично, она протягивает Иоахиму поднос и спокойно спрашивает:

— Может, ценный графин удастся еще склеить?

— Нет, — отвечает он, — вероятно, нет смысла.

И она идет дальше, словно больше не о чем говорить.

Никогда еще Иоахим меня так далеко не провожал, лишь тут, в передней, он останавливается под портретом своего деда, который сверху виновато глядит на нас.

— Н-да, — произносит он и еще раз сожалеет, что я зря пришел, однако сразу же утешает себя нашим уговором у ограды: — Придешь как-нибудь вечерком, Бруно, в ближайшее время мы дадим тебе знать.

Что мне делать, не могу же я вернуть ему яблоко, которое он взял с блюда и сует мне в карман.