Учение Коперника и религия: Из истории борьбы за научную истину в астрономии

Нужно, однако, быть чрезвычайно наивным, чтобы не догадаться, что мы имеем здесь дело лишь с ловкой и остроумной попыткой защитить науку под видом защиты церковного учения. Широко используя этот прием, Галилей указывал своим противникам, что так как, по библейскому изречению, бог предоставил мир человеческой пытливости, то нечего запрещать «свободное философствование о предметах мира». Следовательно, Галилей с большой изворотливостью пытается изобразить дело таким образом, что само «священное писание» требует свободы научного исследования, и что его противники, выступающие против Коперника, дискредитируют библию, идут вразрез со словом божьим…

Что подобные «благочестивые» декларации не могут быть приняты всерьез, видно из того, что даже Бруно вынужден был ссылаться на бога для доказательства своей архиеретической идеи о множественности миров. «По-моему, — писал Бруно, — божественной премудрости и силы недостойно создание одного конечного мира, раз она может наряду с ним создать другой и еще бесконечное число миров, подобных миру Земли». Можно ли, однако, на этом основании утверждать, что Бруно старался укрепить католическую церковь, что он был верным адептом христианского вероучения? Ведь даже атеист Ванини (1585―1619), который был сожжен на костре за безбожие (он учил, что мир вечен и не создан богом), старался действовать таким образом, чтобы отвлечь от себя опасное подозрение в атеизме. Излагая взгляды древних атеистов, он уверял, что выступает против них, что он им возражает. Впоследствии Ванини должен был дать понять своим читателям, что не все его уверения должны быть приняты за чистую монету.

Интересно отметить, что упомянутое нами сочинение Фоскарини «Письмо о новой системе мира», также целиком посвященное вопросу о согласовании «священного писания» с учением Коперника, по своему духу удивительно близко к письмам Галилея к Кастелли и к Христине (хотя Фоскарини навряд ли был знаком с их содержанием). Подчеркивая, что новые астрономические открытия дают все основания считать правильным учение Коперника, этот богослов писал: «Но и со стороны священного писания это учение не может потерпеть никакого урона, так как одна истина не противоречит другой. Если пифагорейское мнение правильно, то, без сомнения, бог продиктовал людям слова священного писания так, чтобы они могли иметь смысл, соответствующий этому учению, и чтобы слова писания могли быть приведены в согласие с мнением пифагорейцев». Таким образом, Фоскарини, подобно Галилею, предлагал богословам не вмешиваться в научные вопросы, а толковать «священное писание» в связи и в согласии с научными достижениями.

Католическая церковь, считавшая толкование «писания» своей монополией, заповеданной ей апостолами, понимала вещи не хуже Галилея. Она встретила заявление Галилея о неприемлемости для науки буквального толкования текстов «писания» указанием на то, что это делает его ересь еще более вредной и что он «хуже Лютера или Кальвина». Но протестантизм в этом отношении был не лучше католицизма; это видно хотя бы из того, что в 1679 г. (т. е. через полвека после осуждения Галилея) богословы протестантского университета в Упсале осудили шведского физика Цельсия за защиту учения Коперника. Даже два века спустя, в 1878 г. лютеранский пастор П. Эйрих уверял, что «коперниковская система мира является абсолютно недоказанной».

Итак, церковники добились того, что защитникам «коперниковской ереси» пришлось замолчать. Но, несмотря на репрессии инквизиции, дипломатические соображения Галилея об отношении «священного писания» к вопросам естествознания получили довольно широкое распространение.

С этого времени многие начали различать две книги: «книгу природы», изучаемую с помощью человеческого разума, призванного исследовать естественный порядок вещей («дела божьего»), и «книгу спасения» — «священное писание», истины которого («слово божье») доставляются религиозной верой. О таких «двух книгах» говорили, например, Паскаль, Бэкон Веруламский, Ломоносов и другие, ибо это был единственный путь «примирения» (точнее — разграничения) религии и науки. Но нетрудно видеть, что это в сущности путь зародившегося еще в конце средних веков учения о двойственной истине, которое, как мы видели, в то время играло прогрессивную роль, так как оно давало возможность науке ускользнуть из-под опеки церкви.