Учение Коперника и религия: Из истории борьбы за научную истину в астрономии

Посмотрим теперь, каким образом Галилей «примирял» науку с религией, а в сущности, давал отставку теологии в науке. Но предварительно отметим, что Галилей старался не затрагивать вопросов теологии, не касаться проблемы отношения учения Коперника к «священному писанию». Однако, как правильно заметил историк Геблер, Галилей был спровоцирован, т. е. он был поставлен в такие условия, что уже не мог более отмалчиваться. Он вынужден был отвечать на поставленные ему в упор вопросы. Например, вдовствующая герцогиня Христина Лотарингская в присутствии членов герцогской семьи и придворных прямо поставила вопрос о противоречии между библией и новым учением о мире, и Галилей в конце концов должен был высказаться (тем более, что у инквизиции были весьма действенные средства заставить его заговорить).

Сделано это было Галилеем по следующему поводу.

Галилей был встревожен тем обстоятельством, что монахи, собравшиеся в конце 1611 г. у флорентийского архиепископа Марцимедичи, решили выступить в своих церковных проповедях против учения Коперника. В связи с этим кардинал Конти писал в июле 1612 г. к обратившемуся к нему Галилею: «Круговращение Земли нельзя согласовать с местами писания, приписывающими движение Солнцу и небесам, или же следует допустить, что в этих местах употреблен способ выражения, приноровленный к народному пониманию, — прием истолкования, допустимый лишь в случае абсолютной необходимости». Возможно, что эта мысль о «способе выражения» отдельных мест «писания» и толкнула Галилея написать 14 октября 1613 г. к своему ближайшему ученику Бенедетто Кастелли (1579―1643?) большое письмо об отношении библии к естествознанию.

В этом письме Галилей писал: «По моему мнению, нет необходимости верить, что бог, даровав нам чувства, способность познания и разум, восхотел еще, унижая эти достоинства, дать нам и другим путем знание, достижимое с помощью этих дарований, и именно по отношению к тем наукам, из которых лишь очень малая часть встречается в библии в нескольких выражениях. Это относится и к астрономии, о которой так мало говорится в библии, что даже ни разу не названы все планеты. Если бы первые святые составители писания имели в виду научить людей знанию положений и движений небесных светил, то не ограничились бы сообщением такого ничтожного количества сведений, почти равного нулю, сравнительно с богатством возвышенных и удивительных положений, составляющих содержание астрономии».

И далее: «Вы видите, как превратно, если не ошибаюсь, поступают те, кои в научных спорах, прямо не связанных с верою, выдвигают вперед места библии, очень часто ложно понятые. Если эти люди действительно верят, что знают истинный смысл каждого места библии, и потому убеждены, что имеют в руках абсолютную истину, то пусть открыто скажут: думают ли они, что тот, кто в научном споре держится истинного воззрения, имеет за собой тысячу наблюдений и неотразимые доказательства, другой же только софизмы, паралогизмы и заблуждения. Но если они могут победить противника, оставаясь в границах естествознания и пользуясь лишь философским оружием, то зачем же, когда дойдет до борьбы, хотят внезапно браться за неодолимое и страшное орудие, которого один вид способен устрашить искуснейшего и опытнейшего борца? Если сказать правду, то я полагаю: первые пугаются, они сами ищут какого-либо средства защитить себя, не будучи в состоянии противостоять нападению противника. И так как имеющий на своей стороне истину имеет, как сказано, большое, даже громадное, преимущество, а две истины не могут быть между собою в противоречии, то нам нечего бояться нападений, если только дастся нам возможность говорить и быть услышанными людьми, которые смогут нас понять и которыми не совсем завладели превратные страсти и интересы».

По-видимому, письмо к Кастелли предназначалось не для него одного: оно было довольно широко распространено и использовалось врагами автора. В этом письме Галилей, подчеркивая свое уважение к догматам веры и библейским сказаниям (искренне или неискренне — вопрос особый), вместе с тем дал нам апологию прав человеческого разума на свободу в сфере научной деятельности. С большой убедительностью и дипломатическим тактом он доказывал, что критерием истины является сама природа, что научные вопросы должны решаться не на основании авторитета библии, а посредством наблюдения и опыта и на основании выводимых из них законов природы. Галилей писал: «Природа… не заботится о том, будут или не будут ее скрытые основы и образ действия доступны пониманию людей, так что она никогда не преступает пределы законов, на нее наложенных. Поэтому мне кажется, что, поскольку речь идет о явлениях природы, которые непосредственно воспринимаются нашими чувствами или о которых мы умозаключаем при помощи неопровержимых доказательств, нас нисколько не должны повергать в сомнение тексты писания, слова которых имеют видимость иного смысла, ибо ни одно изречение писания не имеет такой принудительной силы, какую имеет любое явление природы».