Ученик

Чернорясый громко хлопнул спутника по спине и, что-то сказав, свернул со Звездного тракта на дорогу к монастырю. Сердце Урса на мгновение замерло. Потом ученика ювелира с ног до головы окатила жаркая волна. Он увидел, как монах бредет по раскисшей в грязь дороге к нему, а второй мужичок удаляется в сторону хибар предместья. Волнение Урса сменилось неведомой до сих пор пронзительно-острой, звериной радостью. Наверное, так чувствует себя за мгновение до последнего прыжка догоняющий косулю волк.

Пропустив чернорясого, Урс быстро огляделся по сторонам. Позади и далеко вперед – на добрую тысячу футов – чернело монастырское поле. За его оградой теснились нищенские хибары, кое-где в оконцах еще горели желтые огоньки. Там были люди, много людей, но далеко. Если монах закричит, его даже не услышат. На самом тракте – только одинокая фигура "провожатого". До него уже с полсотни шагов.

Сжимая в потной ладони деревянную рукоять ножа, Урс выбрался из-за деревьев. Согнувшись чуть ли не пополам, быстро пошел вдоль ограды. Потом нырнул в просвет под нижнюю жердь и оказался на дороге. Маячивший впереди монах шел медленно, с трудом выдирая длинные ноги из дорожной грязи. Расстояние между ним и Урсом начало сокращаться. Сам того не заметив, паренек побежал.

Что-то услышав, чернорясый оглянулся, но предпринять ничего не успел. Замахнувшись ножом, по-звериному взвыв, Урс прыгнул вперед. Ударил, метя в широкую спину. Острие воткнулось в левую лопатку. Из раззявленного, оскалившегося рта раненого вырвалось глухое:

– Ааа…

Урс выдернул нож. Быстро, боясь, что жертва побежит, снова ударил. На этот раз попал в мягкое. Громко охнув, монах зашатался. Попытался развернуться, но оскользнулся и шлепнулся в грязь. Беспомощно завозился под ногами паренька.

Чувствуя, как бешено бьется сердце, Урс отступил на шаг. По-другому взялся за рукоять ножа. Стал огибать корчившегося в грязи человека. Тот, не обращая внимания на своего убийцу, постанывая, пытался подняться. У него не получалось, руки с ногами не слушались, и монах все время валился на бок. В какой-то момент голова его запрокинулась, подставив белеющую в темноте шею. Нужно было добивать.

Глаза раненого уставились в небо. Словно жалуясь, монах выдохнул черным, влажным от крови ртом:

– Б-больно… Д-дышать не моху…

Рука с ножом замерла, так и не поднявшись. Звериный азарт атаки сменился тоской. Отвернувшись, Урс быстро пошел прочь. Под ногами громко чавкала грязь, заглушая хриплое дыхание раненого.

Глава третья, в которой фон Швертвальд навещает Монашку

Коренные жители Годштадта любили говорить, что их город никогда не ложится спать. В этом фон Швертвальд очередной раз убедился, когда, дождавшись вечера, покинул дом, который снимал на улице Ткачей. Его ждала встреча с одним старинным знакомцем, жившим на самой границе "Чистых" и "Веселых" кварталов. Торговцы и мастеровые, населявшие "чистые" улицы, поднимались с восходом солнца и после трудового дня отправлялись в кровати пораньше. Но жизнь в столице Империи не замирала ни на мгновение – тысячи людей благородного звания и "ночной народ" – поивший, ублажавший и всячески развлекавший их – только пробуждался ото сна на закате. Оживали "Веселые" кварталы: Фляга, Две Шестерки и Монашка – бесконечные лабиринты кривых улочек, застроенных питейными, игорными и публичными домами.

Переехав через соединявший берега Троицы мост императора Максимиллиана, рыцарь оказался на Большой Плясунье – площади, с которой начиналась Монашка. Здесь, если в жилах играла кровь, а в кошеле звенели монеты, каждый мог вкусить продажной любви, хорошенько выпить или проверить благосклонность госпожи Фортуны. Правда, так же легко неосторожный человек, особенно из приезжих, окунувшись в ночную жизнь, рисковал остаться без денег и получить удар в спину. Окованные железом дубинки, мясницкие топоры и ножи – оружие местных воровских шаек – легко шло в ход, стоило их владельцам выследить подходящую добычу. Ловкий, зачастую смертельный удар уравнивал всех: почтенного бюргера, решившего отдохнуть от семейной жизни, понадеявшегося на свои кулаки пьяного подмастерья и провинциального рыцаря, познававшего прелести столицы. Убитых и раненых раздевали догола, а труп или еще живого человека обычно кидали в выгребную яму, чтобы не оставлять следов. Бывало и похлеще. Например, как в случае с шайкой Мясника Карла. Помимо ночной жизни у ее главаря была и дневная – держал лавчонку в Свином переулке, где торговал убоинкой – как обычной, так и мясом своих жертв.

Когда Карла схватили, на суде его жена показала, что муж неоднократно приказывал ей готовить человечину для себя и своих дружков. Подвергнутые пыткам, обвиняемые признались в людоедстве и, согласно закону, были приговорены к смерти от голода. Мясник и его люди сгинули в подземельях городской тюрьмы, оставив после себя страшные истории, которыми мамаши и спустя сто лет пугали непослушных детишек.