Читаем Ученик афериста (СИ) полностью

— Мне двадцать лет, Наземникус, — горько напомнил я. — И я неудачник. И моя жизнь — полный трэш. На крыше, прямо у меня над головой — тридцать девять трупов. В ванной разлагается мой лучший друг. Все, что обо мне знают мои родители — мое имя. Из-за меня умерла моя блядо-кузина, а если об этом узнает ее христианутый брат-близнец, он сожрет мне лицо. Я безответно влюблен в тридцатилетнюю нимфоманку. А еще я общаюсь с тобой, что само по себе безумие. Два года назад моя жизнь пошла по пизде, и вряд ли картель сделает мне еще хуже.

Наземникус даже не возразил ничего. И сказал бы что-то, возможно, но в дверь требовательно постучали.

— Если это снова журналисты, я за себя не отвечаю, — прорычал я, схватив со стола нож.

И распахнул дверь, приготовившись выкрикнуть парочку крепких словечек, как замер, догадавшись хоть спрятать нож за спину.

— Дядя Дадли, — холодно улыбнулся я.

Дядя Дадли, на лбу которого красовался огромный пластырь после удара лопатой, по-хозяйски оттолкнул меня и переступил через порог.

— Здравствуйте, дядюшка, — громко сказал я.

— Здравствуй, Джеймс.

Хрен с тобой, пусть будет Джеймс.

— Меня уже опрашивали, — сообщил я. — Или вы думаете, что я в одиночку, имея какую-то мотивацию перетаскал на крышу своего дома трупы?

— Не умничай, засранец, — рыская по кухне, сказал дядя Дадли. — Что ты вчера делал на кладбище, а? Думаешь, я забыл? Нет, сэр, я таких прожженных преступников запоминаю, как молитву.

— Каком кладбище? — улыбнулся я.

— Не надо под идиота косить, я знаю, что ты сейчас будешь все отрицать, не первый день работаю. Клянусь Богом, сейчас увезу тебя в участок и отец тебе уже не поможет. Так, а второй где?

— Кто?

— Который был на кладбище.

— Каком кладбище? — Врать я не умел особо, поэтому, думаю, было видно, что я занервничал.

Наземникус, скрытый за Дезиллюминационными чарами, покачал головой.

Дядя вел обыск довольно странно: заглядывал в кухонные шкафы, под лестницу, в кладовку, где Доминик хранила стратегический запас сушеных трав, под диван, за шторами. Что искал? Неясно.

— Черт-те что? — запыхвашись, пробубнил он. — Откуда этот запах?

И принюхался к резкому запаху формалина, который заклинание как могли, скрывали. Видимо, не до конца.

Мое сердце сделало сальто от ужаса.

— Здесь никого нет, дядя Дадли, — сказал я. — Тебе больше нечем заняться?

— Помолчи, паршивец, — гаркнул дядя, толкнув ногой дверь в ванную. — Какого черта…

Я понял, что он увидел, из-за незадернутой полиэтиленовой шторки.

Наземникус закрыл лицо руками, а во мне словно что-то перемкнуло.

— Вышел, — тихо сказал я.

Круглые глаза дяди Дадли, казалось, сейчас из орбит выскочат.

— Господи-Боже, что ж вы творите, — ужаснулся он, достав из чехла на поясе старый мобильный телефон. — Ну, племянничек, ну…

— Если ты будешь звонить, то отсюда не выйдешь, — все так же тихо сказал.

Дядя Дадли обернулся.

— Ты еще будешь мне…

— Поттер, не смей! — крикнул Наземникус.

Кровь залила стыки между кафельными плитками, теперь только заклинанием очистить.

Я откусил еще, выплюнув жесткую кожу.

Наземникус, бледный, как полотно, прижался к стене и хватал воздух ртом.

— Успокойся, — оторвавшись от толстой руки, сказал я. — Живой, вон как брюхо вздымается.

— Сынок, хорош уже, — выдохнул аферист.

Я послушно отпустил дядюшкину несколько обглоданную руку и, выпрямившись, включил воду.

— Ты напал на магла…

— Он вошел в ванную, — напомнил я, умыв лицо. — Старый, не бледней, ты сам меня кормил.

— Но не человечиной же!

— На вкус как свинина. Особенно дядя Дадли.

Наземникус вздрогнул и спросил что-то про бадьян.

Я вытер лицо полотенцем и заглянул в ванную.

— Без изменений, — констатировал я.

Залив руку дяди бадьяном, который приманил из кухонного шкафчика, Флэтчер на меня и не глянул.

Когда рука дядюшки более или менее приобрела вид руки, аферист молча трансгрессировал, явно испугавшись всего, что произошло.

С дядей Дадли я поступил немного не по-родственному: перенес его на парковку больницы, предприняв попытку стереть память. Удачно или нет — не знаю.

Ведь даже если бы дядя поднял шумиху и рассказал обо всем, никто бы ему не поверил. Особенно мой отец, который, по словам покусанного полицейского, очень меня разбаловал.

========== Глава 28. ==========

Академия Магии Шармбатон, принимающая у себя Турнир Трех Волшебников ошибочно прослыла школой, ученики и преподаватели которой отличаются дружелюбием, мягкостью и культурой. Я судил по тете Флер — милейшая женщина, отличная мать, любящая жена и блестящая некогда студентка, которая отзывалась о Шармбатоне с исключительным уважением.

Скорпиус был настроен скептически.

— Это притон лицемерных высокоморальных снобов, — сказал он, когда профессор МакГонагалл строила нас в шеренгу, проверяя внешний вид студентов, отправляющихся на Турнир.

— Мистер Малфой, — прикрикнула профессор, услышав нас.

— Я не шучу, — шепнул мне на ухо Скорпиус. — Изначально я должен был учиться там, но меня выгнали вместе с отцом в день зачисления, видите ли «такой уровень подготовки для нашей академии просто смешон».

— Твой отец, видимо, устроил разнос, — заметил я.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Проза