Ученик архитектора

Джахан осторожно приоткрыл дверь сарая. Чота был один, бока его тяжело вздымались. Джахан погладил хобот своего питомца, предложил ему воды, но тот отказался пить. Взгляд его покрасневших глаз был неотрывно устремлен на погонщика, и в этом взгляде Джахан увидел отражение всех тех дорог, коротких и длинных, которые они прошли вместе. Он вспомнил, каким Чота сошел на стамбульскую пристань: грязный, заморенный, едва живой слоненок. С тех пор минуло пятьдесят лет, в течение которых слон и погонщик были неразлучны.

– Не покидай меня, – молил Джахан, заливаясь слезами. – Мне будет без тебя так одиноко.

Весь день Джахан не отходил от слона и ночевать устроился тоже в сарае. Сквозь дрему он слышал тяжелое дыхание своего друга. Если ему и снились в ту ночь какие-то сны, то впоследствии он не мог их припомнить. Утром Джахана разбудил стук дятла, долбившего ближайшее дерево. В сарае стояла мертвая тишина. Джахан боялся взглянуть на Чоту, но все же заставил себя сделать это. Слон лежал без движения. Бока его раздулись, как будто во время сна воздух проник в его тело через хобот.

– Чота заслужил достойные похороны, – произнес Джахан вслух, хотя никто не мог его услышать.

Он собственными руками обмыл слона, натер его бальзамом и благовониями. Все эти хлопоты так утомили его, что он был вынужден отдохнуть. Но мысль о том, как уберечь тело Чоты от разложения, не давала ему покоя. Джахан вспомнил, что лекарь Нурбану, дабы сохранить тело султана Сулеймана, обложил его льдом. Он принес из погреба несколько кусков льда, но понял, что это вряд ли поможет – слон был слишком велик, ему требовался целый ледник. Тем не менее найти какой-то выход было необходимо, ведь погребальная церемония, достойная Чоты, требовала длительных приготовлений.

Весть о кончине слона достигла ушей главного белого евнуха. И вскоре Гвоздика Камиль-ага, ставший за свою долгую жизнь свидетелем многих утрат, безумств и несчастий, появился в зверинце собственной персоной.

– Я слышал, ты считаешь, будто мы должны устроить для слона торжественный погребальный ритуал, – изрек он.

– Чота был прислан великим шахом Индии в дар великому султану Оттоманской империи, – ответил Джахан.

– Но это всего лишь зверь, – пожал плечами его собеседник.

– Самый большой в мире зверь, да к тому же всю жизнь прослуживший при дворе.

Камиль-ага, скорее удивленный, чем раздраженный подобной настойчивостью, небрежно бросил:

– Довольно глупостей. Попрощайся со своим слоном. Тело его будет отослано господину Бреве, французскому посланнику, который намерен его вскрыть.

Джахану показалось, что в живот ему вонзили кинжал. Он едва не задохнулся от боли.

– Что? Выпотрошить Чоту? – переспросил он дрожащим голосом. – Я никогда этого не допущу!

– Такова воля султана.

– Но разве он… – Джахан осекся, не договорив.

Он хотел спросить: «Разве султан не понимает, что это не обычный зверь?» Однако вопрос застрял у него в горле. О, будь жив мастер Синан, уж тот бы знал, как поступить. Учитель нашел бы нужные слова и сумел бы объяснить султану, что белый слон не заслуживает подобной участи.

В тот же день тело Чоты, украшенное венками и цветочными гирляндами, погрузили на колесницу, запряженную пятью волами. Белый слон отправился в свой последний путь по улицам Стамбула. Жители города радовались новому развлечению. Зеваки, толпившиеся на обочинах, вытягивали шеи, чтобы лучше видеть покойного слона, кричали и хлопали в ладоши. Позабыв о привычных делах, люди, увлекаемые скорее любопытством, чем печалью, следовали за колесницей. Джахан ехал верхом впереди, невидящий его взгляд был устремлен в пространство. Изнемогая от скорби, он остановился у ворот особняка французского посла и передал ему слона, как передают мяснику приготовленного в жертву ягненка.

* * *

На следующий день главный белый евнух вызвал Джахана к себе. Наверное, Камиль-ага хочет отчитать его за то, что он нарушил запрет и в ночь смерти Чоты остался ночевать в зверинце, решил Джахан. К тому же он осмелился воспротивиться воле султана и заявил, что не отдаст тело своего питомца на поругание французскому послу. То, что протест его изначально был обречен, не умаляло вины дерзкого слуги. За подобное своеволие Гвоздика Камиль-ага мог мстить годами. Как ни странно, Джахан думал о грозящих ему карах без всякого трепета. Неведомое прежде спокойствие снизошло на его душу.

Войдя в покои главного белого евнуха, Джахан медленно, словно нехотя, поклонился и замер в ожидании, уставившись в мраморные плиты пола.

– Подними голову! – раздался резкий, как удар хлыста, приказ.

Джахан повиновался. Впервые с того дня, когда он, совсем еще мальчишкой, едва прибыв во дворец, получил от высокомерного царедворца оплеуху, он взглянул ему прямо в глаза – темно-голубые, как морская вода.

– Я наблюдал за тобой все эти годы, – изрек главный белый евнух. – Ты быстро поднимался вверх и многого сумел достичь. Но я питаю к тебе расположение совсем по иной причине. Хочешь знать по какой?

Джахан хранил молчание. Он и думать не думал, что Камиль-ага питает к нему расположение.