Ученица Калиостро

В Гринделе чувствовалась крестьянская кровь и кость, про таких детинушек по-русски говорят: кровь с молоком. Свои светлые прямые волосы он стриг коротко. А товарищ его был, ни дать ни взять, француз, да и не парижанин, а откуда-то с юга. Темные волосы кудрявились, и овал лица совершенно нездешний, впридачу Маликульмульк отметил нос с горбинкой и синеву на щеках и подбородке. Этому господину явно не хватало одного утреннего бритья. Кроме того, Давид Иероним Гриндель был статным молодцом, а предполагаемый француз — субтильного сложения.

— Добрый день, герр Гриндель, — сказал Маликульмульк, оставаясь у дверей и близко к столу не подходя; он знал свою способность цеплять и опрокидывать предметы, казалось бы, стоящие на столах и подоконниках очень прочно.

— Герр Крылов! — воскликнул молодой химик, улыбаясь. — Вы кстати — мы с Георгом Фридрихом завершаем опыт и собираемся в «Лавровый венок». Идем с нами!

Это заведение Маликульмульк знал. Кормили там неплохо, наливали пиво из местных пивоварен. К тому же посетителям было безразлично, кто сидит за соседним столом. В «Лавровом венке» он охотно наблюдал жизнь в лучшем ее, застольно-кулинарном проявлении.

— С удовольствием.

— Мой добрый товарищ Георг Фридрих фон Паррот, — Давид Иероним сделал в сторону француза жест, который пристал тонкой и длиннопалой руке аристократа, его же крепкая кисть с толстыми сильными пальцами лишь смешно растопырилась. — Он приглашен профессором физики в Дерптский университет, а в Ригу приехал сейчас, чтобы поработать со мной и за покупками. Георг Фридрих, позволь представить тебе герра Крылова, начальника губернаторской канцелярии и доброго моего приятеля.

Паррот строго посмотрел на Маликульмулька и поклонился.

Сразу стало ясно — этот неулыбчивый мужчина обладает крутым норовом, не ведает компромиссов, но природный сильный ум удерживает в границах его дурное отношение ко всему, что он почитает злом и беспутством, например, к обжорству.

— Я вижу, вы сегодня весь день трудились, — сказал Маликульмульк.

— Да и завтра поработаем, — отвечал Давид Иероним, гася спиртовку под ретортой. — Но сегодня я хвалился своими достижениями, а завтра Георг Фридрих покажет мне свои.

Паррот тем временем уже снимал длинный фартук.

Сборы были коротки. Простившись с герром Струве, они вышли на Новую улицу, по Малой Новой добрались к ратуше и рыночной площади, а потом, какими-то непостижимыми закоулками, — к Петровской церкви. По дороге Паррот рассказывал, что возрожденный к новой жизни Дерптский университет пока нищ, как церковная крыса: не имеет ни химической, ни физической лаборатории, ни кабинетов, ни анатомического театра, а студенты меж тем уже кое-как учатся, и что из них выйдет — непонятно; не создала еще Природа гения, который, слушая одни лишь лекции, вдруг станет хорошим врачом. Так что в Риге им заказаны приборы и понемногу закупаются научные книги; как только все будет готово, он возьмет сыновей, которые здесь учатся в гимназии, и поедет в Дерпт.

В «Лавровом венке» Гриндель и Паррот устроили целый пир, Маликульмульку сказали — надо же наконец отпраздновать грандиозное событие: совсем недавно Георг Фридрих получил в Кенигсбергском университете докторскую степень.

За столом говорили о сахаре. Оба естествоиспытателя поведали Маликульмульку, чем они занимались перед его приходом. Говорил главным образом Давид Иероним. Паррот позволял ему говорить, но, будь его воля, уж что-либо придумал — лишь бы избавиться от неопрятного толстяка. Маликульмульк поймал его взгляд, когда клок горячей тушеной капусты, сорвавшись с вилки, шлепнулся прямо на грудь, на новый жилет. Казалось, Парроту известно, что с ним за одним столом сидит не начальник губернаторской канцелярии, а Косолапый Жанно, «эй, братец» князя Голицына.

«Ну и наплевать, — подумал Косолапый Жанно. — Вон Давид Иероним рассказывает любопытное, надо слушать, кивать и есть».

Гриндель же говорил о том, что российские сахарные заводы работали на привозном сахаре-сырце из сахарного тростника, который обходился очень дорого. А может ли быть дешевым товар, который везут из-за океана? Но российские едоки распробовали лакомство, его требовалось все больше, и несколько химиков сразу стали искать иное «мануфактурное растение», которое давало бы столь же сладкий продукт. Еще полвека назад немец Маргграф, глядя зачем-то в микроскоп на корешки свеклы, обнаружил на тонких срезах кристаллы сахара. Он потратил какое-то время, получил сахар в достаточном количестве, чтобы предъявить его на заседании Берлинской академии наук, но ученые мужи задали разумные вопросы: это сколько же потребуется свеклы и сколько нужно будет развести свекольных полей? И не окажется ли доморощенный сахар дороже привозного? Так про это дело до поры и забыли.