Ученица Калиостро

— Не хочу выжигам отдавать, надуют, — убежденно сказал старик. — Лучше уж так. Все норовят надуть, все! Вот ее чуть вокруг пальца не обвели!

— Батюшка! — укоризненно воскликнула женщина.

— Вот те и батюшка! Что хочешь говори, сударыня, а не пущу! И в обиду тебя не дам. Сиди, рукодельничай. На паперти просить стану, а тебя из дому не пущу.

— Соблаговолите, сударь, растолковать мне, о чем речь, — вступил Маликульмульк. — Чтобы я мог доложить его сиятельству.

— Коли прошение мое читали, так и самому ясно — впору пришло голодной смертью помирать, — отрубил старик. — У меня два внука от старшего сына, сейчас они на дворе играют. Старший в чине майора был с корпусом генерала Ферзена при Мацеевицах, ранен в ногу и в грудь, от ранений оправиться не сумел. Супруга его лишь на два месяца пережила. А сия дама — вдова младшего моего сына.

— Батюшка!..

— Вдова! Нет у меня больше сына, а у тебя — мужа!

Маликульмульку стало ясно, что перед ним семейная драма, куда как страшнее той, что он пытался изобразить смолоду в своих стихотворных опусах. Сказать было нечего — утешать он не умел.

— Я доложу о вашем положении его сиятельству. И позвольте откланяться.

— Ступайте, сударь, с Богом.

Маликульмульк вышел в узкие сени, страх как недовольный и собой, и норовистым стариком. Было что доложить князю — да, пожалуй, и княгине. Бригадир оказался доподлинный.

Стало быть, не мошенник и на мошенников не наведет. Разве на каких-то неподходящих — на булочника, что отказался давать в долг, да на соседок, которым невестка пыталась что-то продать, а они, сговорившись, сбили цену.

В некотором огорчении Маликульмульк принялся считать шаги обратно до Рижского замка, любопытствуя, сойдется ли цифра. Но на двухсот десятом его плеча коснулась рука. Он обернулся и увидел исцарапанные золотой проволокой пальчики, белое запястье, край шали.

— Господин Крылов! Простите, Христа ради!

— Сударыня, — сказал он, безмерно растерявшись.

— Простите нас, простите Петра Михайлыча! Он не гордый, поверьте, совсем не гордый, это от страдания… Не сказывайте его сиятельству, что мы вас так скверно приняли!

— Да я и не собирался, госпожа Дивова. Я скажу только хорошее. Князь исполнен милосердия… вас представят княгине, она также добра… рассмотрев дело вашего покойного мужа, найдут способ назначить вам пенсион…

— Мой муж жив, господин Крылов, — убежденно сказала бригадирова невестка. — То, что он ушел из дому и пропал, еще не означает его смерти. Я жду его, жду, что он вернется, поздно или рано. И записочки в церкви подаю во здравие. Батюшка сгоряча назвал меня вдовой. Он и сам верит, что Миша вернется. Он только сильно обижен на Мишу, это в нем обида говорит… Не вздумайте называть меня вдовой перед их сиятельствами!

— Боже упаси! — поклялся Маликульмульк. — Да что с ним стряслось-то? Скажите мне, хоть потихоньку. Может, есть способ как-то ему помочь, коли он жив.

— Ах, нет, не могу же я стоять на улице с чужим мужчиной. Это уж стыд и срам.

— Может быть, вы придете в замок? Спросите начальника канцелярии…

— Нет, нет, меня в замке знают! Разговоры пойдут, — госпожа Дивова беспокойно огляделась. — Да и бесполезно это. Его полиция не смогла сыскать… без подношений и угощений не ищут… а что у нас есть?..

Заплакав, она побежала прочь.

Философ поглядел вслед и внезапно усмехнулся. Зря он, что ли, столько лет пытался сделаться автором комедий? Зря выращивал из себя драматурга, умеющего сводить сложные движения человеческий души к смешным поступкам; драматурга, для коего мир — череда забавных и нравоучительных картинок, а люди движимы самыми простыми страстями, как персонажи пиес Молиеровых?.. И знать это вполне довольно, чтобы сплести интригу.

— Старуха, — сказал Маликульмульк. — Мне срочно нужна старуха.

Этого добра в предместье должно быть достаточно. Зря ли он, живя в столице, видел на театре столько лихих комедий? Мудрецу задали загадку — мудрец взялся ее разгадать.

Искомая тетка нашлась неподалеку от Родниковой улицы. Лет ей было за шестьдесят — тот возраст, когда отпадают последние помыслы о привлекательности. Она торговала поношенным платьем, и вид имела отчаянный — слонялась по улице, нахлобучив на себя старую офицерскую треуголку, перекинув через оба плеча в живописном порядке заштопанные чулки и какие-то тряпицы, в руках же имея преогромные драгунские сапоги, две пары. А уж что лежало в корзине — одному Богу ведомо.

— Поди-ка сюда, голубушка, — позвал Маликульмульк. — Дельце есть.

И обозначил это дельце именно так, как полагалось в комедиях: высмотрел молодую особу, невестку отставного бригадира Дивова, да увидел, что больно уж нос дерет, так нет ли способа с ней сговориться?

Природа не создала еще старухи, которая, услышав такие речи, откажется посводничать. Это Маликульмульк знал теоретически, из писем своих потусторонних приятелей, а сам такими услугами не пользовался. Столичные барыни в годах только тем и развлекались, что свадьбы устраивали, а уж уличная торговка и подавно не упустит такого любезного способа заработать деньги.