Ученица. Предать, чтобы обрести себя

Учительница была высокой и худой, с длинными пальцами. Когда она играла на пианино, пальцы хрустели. Она исправила мою осанку, оттягивая волосы так, чтобы я подняла подбородок. Потом положила меня на пол и наступила мне на живот, чтобы укрепить диафрагму. Она была буквально одержима равновесием и постоянно хлопала меня по коленям, чтобы я не забывала о правильной осанке.

После нескольких уроков она объявила, что я готова петь в церкви. Учительница обо всем договорилась. Я должна была петь гимн перед всеми прихожанами в воскресенье.

Дни полетели очень быстро, так всегда бывает, когда чего-то боишься. В воскресенье утром я стояла на кафедре и смотрела на лица собравшихся. Там были Мирна и папа Джей, а за ними сидели Мэри и Кэролайн. Они смотрели на меня с жалостью, словно думали, что я могу опозориться.

Мама сыграла вступление. Музыка прекратилась, я должна была вступать. В тот момент я могла бы подумать о чем угодно. Я могла бы подумать о своей учительнице и ее технике: ровная спина, поднятый подбородок… Но я думала о Тайлере, о том, как лежала на ковре рядом с его столом и смотрела на его шерстяные носки, слушая восхитительное пение хора Мормонской Скинии. В моей голове звучали эти голоса – самое прекрасное на свете, кроме разве что Оленьего пика.

Мамины пальцы замерли над клавишами. Пауза затягивалась, прихожане стали ерзать на скамьях. Я думала о голосах, об их странных расхождениях – они пели так, словно звуки летели по воздуху, превращаясь в теплый ветер, но при этом были такими резкими, что пронзали насквозь. Я потянулась к этим голосам, звучавшим в моей голове, и они пришли на мой зов. Ничто не могло быть более естественным. Я не пела, а думала звуками, и мысли мои дарили им жизнь. Ничего подобного прежде со мной не было.

Песня закончилась, и я вернулась на нашу скамью. Прозвучала заключительная молитва, а потом прихожане окружили меня. Женщины в платьях в цветочек улыбались и пожимали мне руку, мужчины в черных костюмах похлопывали меня по плечу. Регент пригласил меня вступить в хор. Брат Дэвис попросил спеть в Ротари-клубе, а епископ – мормонский пастор – сказал, что хотел бы, чтобы я так же спела на похоронах. Я на все соглашалась.

Отец с гордостью улыбался. В церкви не было ни одного человека, которого он бы не осуждал – за посещение врача, за то, что дети учатся в публичной школе. Но в тот день он забыл о калифорнийском социализме и иллюминатах. Он стоял рядом со мной, положив руку мне на плечо, и с улыбкой принимал комплименты.

– Это благословение Господне, – твердил он. – Благословение Господне…

Папа Джей прошел через всю церковь и остановился перед нашей скамьей. Он сказал, что я пела как ангел Господень. Отец смотрел на него какое-то время, но потом глаза его заблестели, и он пожал папе Джею руку, словно они были старыми друзьями.

Никогда прежде я не видела отца таким, но теперь это случалось каждый раз, когда я пела. Каким бы тяжелым ни выдался день, он никогда не упускал возможности услышать меня, хотя для этого нужно было проехать всю долину. Как бы ни осуждал он социалистов вроде папы Джея, чувство враждебности исчезало, когда люди хвалили мой голос. Отец не мог забыть о великой битве с иллюминатами, но все же смягчался и повторял: «Это благословение Господне». Мне казалось, что, когда я пела, отец на мгновение забывал, что мир – это страшное место, способное погубить любого, и что меня нужно держать за толстыми стенами дома, в безопасности. Он хотел, чтобы люди слушали мой голос.

В городском театре шла пьеса «Энни», и моя учительница сказала, что, если режиссер меня услышит, он даст мне главную роль. Мама предупредила, чтобы я не возлагала больших надежд. Она сказала, что мы не сможем четыре раза в неделю ездить за двенадцать миль в город для репетиций. И даже если бы смогли, отец никогда не позволит мне проводить время в городе, одной, с неизвестно какими людьми.

И все же я учила песни, потому что они мне нравились. Как-то вечером я пела в своей комнате «Солнце взойдет завтра», и тут отец вернулся к ужину. Он спокойно жевал мясной рулет и слушал.

Когда они с мамой ложились спать, он сказал:

– Я найду деньги. Отвези ее на прослушивание.

9. Непорочный в роде своем

Летом 1999 года я спела главную партию в «Энни». Отец занимался серьезной подготовкой. Никогда еще со времен осады Уиверов, когда мне было пять лет, он не был так уверен, что Дни отвращения близятся.

Отец твердил, что 1 января компьютерные системы всего мира отключатся. Не будет ни электричества, ни телефонов. Все погрузится в хаос, и это станет Вторым пришествием Христа.

– Откуда ты знаешь, когда это случится? – спрашивала я.

Отец отвечал, что правительство запрограммировало все компьютеры на шестизначный календарь, то есть году отводится только две цифры.

– Когда 99 превратится в 00, компьютеры не поймут, что за год наступил. И сломаются.

– А разве их нельзя починить?

– Нет, это невозможно. Человек поверил в свои силы, а силы его оказались слабы.