Мы с Ником сразу же стали парой. Он взял меня за руку на второй же встрече. Когда он коснулся меня, я приготовилась бороться с первобытным желанием оттолкнуть его, но оно так и не возникло. Мне хотелось оказаться в своем старом приходе, чтобы рассказать священнику, что я стала нормальной.
Я переоценила свой прогресс. Я была так сосредоточена на том, что шло хорошо, что не замечала собственных неудач. Мы были вместе уже несколько месяцев, и я не раз бывала в его доме, прежде чем заикнулась о своей семье. Я сделала это необдуманно, случайно упомянула о маминых эфирных маслах, когда Ник сказал, что у него болит плечо. Он сразу же заинтересовался и ждал, что я привезу ему лекарство. Но я только разозлилась на себя за оговорку. Больше такого не случалось.
В конце мая я стала неважно себя чувствовать. Всю неделю с трудом ходила на работу – я устроилась клерком в юридическую компанию. Спать ложилась рано, поднималась поздно, весь день зевала. У меня разболелось горло, голос сел, превратившись в хриплое карканье, словно по связкам прошлись наждаком.
Поначалу мое нежелание пойти к врачу Ника забавляло. Но болезнь прогрессировала. Ник стал волноваться, потом перестал понимать, что делать. Я отмахивалась.
– Это не страшно, – говорила я. – Если будет что-то серьезное, я схожу к врачу.
Прошла еще неделя. Я бросила работу. Я спала целыми днями и ночами. Как-то утром Ник появился неожиданно.
– Мы едем к врачу, – объявил он.
Я стала отказываться, но потом увидела его лицо. У него явно был вопрос, но он знал, что задавать его нет смысла. Губы были упрямо сжаты, глаза сощурились.
У меня был выбор: или пойти к злобному врачу-социалисту, или признаться своему бойфренду, что я считаю врачей злобными социалистами. Я выбрала первое.
– Сегодня я схожу к врачу, – сказала я. – Обещаю. Но я пойду одна.
– Отлично, – согласился он.
Ник ушел, а у меня возникла новая проблема. Я не знала,
Я не знала, что сказать в приемной. Подруга приписала мое молчание больному горлу и описала симптомы. Нам велели подождать. Медсестра провела меня в небольшую комнату, взвесила меня, измерила давление и взяла мазок из горла. Она сказала, что такую тяжелую ангину обычно вызывает стрептококк или моновирус. Результаты будут через несколько дней.
За ответом я поехала в клинику одна. Лысоватый доктор средних лет выдал мне результаты.
– Поздравляю, у вас
– Но как это возможно? – прошептала я.
– Очень не повезло, – ответил доктор. – От стрептококка я дам вам пенициллин, но с моновирусом сложнее. Вам придется ждать, когда это пройдет само. Но когда мы избавимся от стрептококка, вам станет легче.
Врач велел сестре принести пенициллин.
– Антибиотики начнем давать вам прямо сейчас.
Я держала таблетки в ладони и вспоминала тот день, когда Чарльз дал мне ибупрофен. Я думала о маме: она много раз твердила мне, что антибиотики отравляют тело, ведут к бесплодию и уродствам плода. Что дух Божий не может обитать в нечистом сосуде и ни один сосуд не может быть чистым, если он отрекается от Бога и полагается на человека. А может быть, это говорил отец.
Я проглотила таблетки. Может быть, это было отчаяние: чувствовала я себя отвратительно. Но теперь я думаю, что причина была более тривиальной: любопытство. Я оказалась в самом сердце медицинского истеблишмента и хотела понять, чего же я всегда так боялась. Нальются ли кровью мои глаза? Онемеет ли язык? Что-то ужасное должно случиться, и я хотела знать что.
Я вернулась домой и позвонила маме. Думала, что исповедь облегчит чувство вины. Сказала, что была у доктора, что у меня стрептококк и моновирус.
– Я приняла пенициллин, – добавила я. – Просто хотела тебе об этом сказать.
Мама быстро заговорила, но я ее не слушала. Я так устала. Когда мама немного притормозила, я сказала:
– Я люблю тебя.
И повесила трубку.
Через два дня я получила посылку из Айдахо. Мама отправила ее экспресс-почтой. В ней было шесть бутылочек микстуры, два флакона с эфирным маслом и пакет белой глины. Я узнала формулы: масла и микстуры должны были укрепить печень и почки, а глину нужно было прикладывать к стопам, чтобы вывести токсины. Мама написала записку: