Ученые досуги Наф-Нафа

С другой стороны рекламное представление о развеселой богеме отражает иной лик Януса. Похотливая, склонная к разгульной компании девица не может вечно порхать от вечеринки в вечеринке, прыгать из постели в постель, поскольку рано или поздно встает вопрос о средствах к существованию: или выти замуж и тогда «прощай веселая жизнь», или иди на панель «торговать дыркой» пребывая в вечном ресторанно-постельном угаре. Её пребывание на празднике и угощение от стола и карнавального веселья обусловлено только тем, что девица доступна, что вступила в обмен предлагая свое тело в качестве угощения. Также и основная масса художников достигшая мастерства, но не сумевшая найти в себе сил или таланта перешагнуть грань за которой становятся революционерами, готова предложить свои услуги на своеобразной «панели»: на набережной Сены, уставленной рукописными «видами Парижа» — большими туристическими открытками, в импровизированных «домах терпимости» — художественных галереях, салонах, выставках. Продажность происходит от «прозы жизни» необходимости поддерживать жизнь в бренном теле. Хотя, по большому счету, на художественной панели оказываются не от отсутствия средств, а от недостатка больших тем или возможностей их реализовать.

Как только из искусства уходят гении оно превращается в пустышку, в продажную девку. Его удел пребывать в ожидании прихода нового мессии, который подымет знамя и позовет на баррикады. В промежутке ожидания надо как-то жить, устраиваться. В промежутке «между гениями» можно и себя выдать за такового. Не среди своих судящих «по гамбургскому счету» но исключительно в глазах покупателя. Счастье проститутки «подцепить богатого клиента». Присосаться к нему, раскрутить и высосать. Без любви, без эмоций. Так и «праздник, который всегда с тобой» зачастую бездушно перемалывает все чувства и мысли.

Трагедия «веселой богемы» в утробном непонимании собственной сути: искусство только средство достижения чего-то иного, неких иных трансцендентных и метафизических целей. Концепция l’art pour l’art[82] возникает в противовес излишней политической или социальной ангажированности. При «тирании сутенеров». Диктат вызывает порыв к свободе. Свобода обретенная рождает праздник, иллюзию рая. «Будем пить и веселиться, пока нас не снесли на кладбище. И не важно, кто оплачивает банкет, главное мы свободны и веселы, потому можем творить все что угодно».

Разгул быстро истощает фантазию, притупляет эмоции. Праздник не может продолжаться вечно, хоть атмосфера праздника рождает чувство свободы и счастья, которые, в свою очередь являются атмосферой artes leberales[83] по определению. Свобода в наличии но фантазия иссякает, выгорает как порох. От того суррогаты: вино, абсент, опий, ЛСД, бодлеровский «клуб гашишиедов» ныне выродившийся до банальной самокрутки с «травкой». «Если ты не творишь — ты никто». Ни денег, ни славы, ни надежды.

«Париж» сжигает своих детей, поедает как всякая революция: слишком много свободного воздуха, слишком много «кислорода» в котором все горит ярко и жарко. Богема — общество без стариков, без старости потому что до нее никто не доживет, даже если доживет. Мир «зрелой молодости» молодости мастерства. Старость означает смерть эмоций, желаний, сил. Потому старик из богемы вечно молод, а юноша уже стар. Общество без возраста. Вечность.

Примечательно сколь незначительно богема повлияла на градостроительство. Увлеченным глобальными преобразованиями в области духа художникам не до прозы жизни. Богема если можно так выразиться «паразитирует» в постройках иных типов культурных столиц. Она не может создать градостроительных форм, адекватных своим революционным замыслам, поскольку перестройка города сметет само сообщество. Внутри богемы как внутри всякого организма заложен механизм самосохранения. Самые революционные идеи она ретранслирует вовне, внутри оставаясь цельной колонией индивидуалов. Системой.

Сказанное не означает что глобальные архитектурные идеи не возникают «в Париже», скорей наоборот. Пример тому Ле Корбузье в некоторой степени Фернан Леже, многие прочие современные архитекторы. Бодливой корове бог не дает рогов, революционерам — средств на революцию. Возможностей хватает только на отдельные экспериментальные здания: Tour Eiffel, Centre National d’art et de culture G. Pompdou, U.N.E.S.C.O, mason Radio France, musee d’art Moderne[84]. Пять! Можно перечислить буквально по пальцам одной руки. Меньше чем построил в Барселоне художник от архитектуры Гауди. Парижу для реализации глобальных замыслов нужен имперский размах. Массовая застройка Парижа доходными домами увенчанными столь «любимыми» художниками мансардами, прямизна des Champs Elysees[85], лучевое разбегание улиц от Place L’etoile[86] — нынешней Place Sharles De Gaulle[87], кольцо Больших Бульваров — наследие Третьей империи, вновь освоенное и заселенное вольными художниками.