Ученые досуги Наф-Нафа

Может создать и трагедию, и комедию, и пафосную эпопею. Можно построить египетские пирамиды, Парфенон, Версаль. Несть ему границ. Прибавьте сюда возможность создать нечто на века, аудиторию размером во все население страны. Если население готово жадно внимать речам вождя и с восторгами обращать внимание на указанные им творения. При удаче раздаются рукоплескание миллионных толп, с ними творец сливается в едином порыве. Где существует творчество в котором каждый шаг — мгновенное «мировое признание» и шаг в вечность «большого стиля», там обязательно найдутся свои Риффенштали и Александровы. Художник созидает власть больше самой власти, поскольку толпы дарят ему искреннюю, «чистую», незамутненную ничем любовь, тогда как любовь к вождям всегда пополам со страхом. Художник увековечивает власть не в заваленных бумагами чиновничьих институтах, не в карательных органах, не на полях грандиозных битв, но в умах сограждан. От чего получает дополнительное удовольствие за которое и жизнь отдать не жалко, пожертвовать многим.

Грозя и пугая, награждая и милуя Государство награждает художника смелостью размаха. Мало кто из «академиков» может решиться на эпохальное, масштабное полотно не испытывая при этом страха неудачи. Государство купирует эту боязнь. Малые формы не его стихия. Художник обязан дерзать по крупному. Требуется размах «Броненосца «Потемкина».

Наградой оказывается не только эйфория, высший творческий «массовый экстаз». Художник становится даже большей властью, чем сама Власть, что чревато еще одной бедой. Превращением в официоз когда каждое слово каждый шаг отягощен политической ответственностью за «политически правильное решение» (что справедливо и для крупных оппозиционных фигур от искусства). Творящий монументы сам обращается в монумент. Власть заковывает его в гранит и камень, художник приемлет эти узы.

Не то что бы сей факт очень нравилось художнику, не то, чтобы и самой власти импонировал. Но иначе нельзя потому что власть безгласна, не может говорить на человеческом языке. Говорить с людьми. Власть может общаться только казенным языком приказов, рескриптов, ордонансов, эдиктов, протоколов, реляций, постановлений, параграфов законов и многочисленных подзаконных актов, донесений, доносов, резолюций… Терминов наберется на несколько глав бесконечного словаря канцелярита.

От того власть прибегает к художнику чтобы говорить с массами (иная аудитория Власти неинтересна) языком искусства зная невероятную его силу. У оснований империй стоят люди, «небезгрешные» в творческом отношении. Достаточно назвать имена художника Гитлера или писателя Юлия Цезаря прославившегося «Записками о галльской войне», Ивана Грозного — музыка и литература, Муссолини — журналиста по основной специальности. Даже Сталин в юности баловался стишками, попав в дореволюционный грузинский букварь.

Став диктатором — воплощенной Властью — человек уже не имеет права на личное творчество. Даже если диктатор гениально пишет и произносит речи он все равно «теряет голос». Больше не генерирует образы прекрасного, но творит жесткий вселенский порядок. Искусство заведомо имеет право на ошибку, Власть не может ошибаться заковывая себя в латы сверхсерьезности. Власть не может «потерять лицо». Ей нужен рупор которым становится художник готовый «пропиарить» все на свете. Рупор этот в крепких руках.

Сводить потребность власти в искусстве к банальной «монументальной пропаганде» слишком просто. Можно подумать, что если бы ни агитация, диктаторы ютились бы в кельях. На каком-то этапе т. е. на этапе абсолютизма во всех его старых и новых формах, власти становится наплевать на народ, на мнение заграницы, на всех и вся. Весь имперский стиль нужен как декорация собственного нескончаемого праздничного парада. Власть особенно монархическая обожает пользоваться благами мобилизованного искусства, впадая в имперское самолюбование, переходящее в блаженный самогипноз.

Порой Власть увлекается мобилизацией искусства чрезмерно. Чего стоит пример семейства Гонзаго соперничавшего с правителями всей Италией в роскоши и меценатстве, столь увлекшееся поощрением искусств и возведением дворцов в стиле Ренессанс, что привело к упадку свое герцогство безнадежно проиграв политическое соперничество. По дворцам Гонзаго в Мантуе сегодня можно пройтись дивясь величию итальянского гения.

Аналогично поступал Людвиг II Баварский, строивший во второй половине ХIХ века фантастические замки и долгое время содержавший Вагнера, потакавший всем его желаниям и амбициозным проектам. Отсутствие интересов к государственным делам Людвига привело к поражению в войне с Пруссией и утрате независимости Баварским королевством. Грандиозное, но практически бесполезное строительство подорвало баварские финансы. Зато сегодня знаменитый «Лебединый замок» стал визитной карточкой Германии, самым популярным изображением на немецких постерах. А байретский фестиваль вагнеровской музыки пережил все превратности ХХ века и до сих пор остается заметным культурным событием.