Ученый из Сиракуз

— Вовсе нет. Особенно это касается перемещения груза. Должен же я показать людям, на что способна математика! И если теоретики не желают снисходить до практики, то, может быть, практики поднимутся до теории? Но знаешь, перед этой новой задачей я чувствую себя так, словно мне нужно перейти через пропасть. Ведь тут у меня, Гераклид, все должно получиться с первого раза, иначе я не докажу силы своей теории. А провал превратит меня в посмешище для всего города и, уж конечно, не оставит равнодушными друзей-геометров.

Они снова вышли к воде. Верфь тянулась вдоль гавани, занимая изрядный участок берега. За штабелями бревен полуголые, коричневые от загара пильщики распускали на доски огромные кедровые стволы, уложенные на высоких козлах. Они работали парами: один, стоя на бревне, тащил к себе пилу, натянутую на обнимавшую бревно раму, другой поддерживал ее снизу. Пилы врезались в дерево, издавая звуки, похожие на хриплое дыхание каких-то чудовищ. Рядом другие плотники в ворохах щепок стучали топорами, заготовляя балки и брусья. Дальше стояли каркасы кораблей, тянулись навесы кузниц, где ковались скобы, гвозди, якоря и цепи. В небо поднимался дым костров, на которых в открытых котлах варили смолу.

Архимед осмотрел множество недостроенных и почти готовых судов и остановился перед грузовой триремой, у которой чистили и смолили борта.

— Как ты смотришь на то, чтобы сдвинуть силою одного человека вот эту штуку?

Гераклид смерил глазами высокий корабль с тремя ярусами весельных люков и с сомнением покачал головой:

— Не представляю, учитель, где ты собираешься найти такого человека.

— Давно нашел, — ответил Архимед. — Этот человек — я сам.

— Невозможно! — воскликнул Гераклид.

Архимед улыбался, довольный впечатлением, которое произвел на ученика.

К ним подошел старший над работниками, немолодой, плотный, с широким морщинистым лицом, почтительно поздоровался и спросил, что интересует главного строителя машин.

— Скажи-ка, сколько потребовалось тебе людей, чтобы вытащить этот корабль? — спросил Архимед.

— Я привязывал к нему шесть канатов, и каждый из них тянули 300 человек.

— Канат вот этот? — Архимед указал на петлю толстенного каната, которая свешивалась из нижнего весельного люка.

— Этот самый.

— Благодарю. Больше ничего не надо. Хотя… Пришли мне кусок такого каната длиной локтей в десять. Отдашь Гекатею.

_____

— Теперь условия задачи ясны, и скоро, Гераклид, я покажу тебе, на что способна математика в приложении к механике, — говорил Архимед.

Они уже обошли священную рощу храма Зевса и вошли в лес по знакомой, полого поднимавшейся тропинке. Среди низкорослых дубов и земляничных деревьев с розовой шелушащейся корой было прохладно, из-под ног прыскали кузнечики, в траве горели алые ягоды иглицы. Архимед шел легко, постукивая палкой по выступающим из утоптанной глины корням.

— И все-таки я не могу заставить себя поверить, что ты один сдвинешь такой корабль, — сказал Гераклид.

Потому-то я и хочу доказать вам всем, насколько математика сильнее здравого смысла, — ответил Архимед. — Математика, Гераклид, возникла из потребностей в подсчетах. Пифагор, первый из философов, увидел в ней отражение гармонии мира. Пифагорейцы, Демокрит, Платон очень много потрудились, чтобы внести в нее строгость рассуждений. Их последователи сложили стройное и прекрасное здание геометрии как какого-то самостоятельного мира…

— На воротах платоновской Академии написано: «Не геометр — да не войдет!» — вставил Гераклид.

— Так вот, не пора ли математике, повзрослевшей и выросшей, вернуться в круг практических задач, но уже не в виде служанки, а в качестве законодательницы?

— Боюсь, это будет гибелью для нее.

— Наоборот, это должно оживить ее, расширить круг задач. Ты, Гераклид, получил математику из рук философов, но я-то пришел к ней совсем другим путем. Я с детства любил машины, рано начал изобретать и пробовать силы в строительстве. И наверно, так же, как Пифагор увидел гармонию чисел в музыке, а Платон в небесных движениях, я увидел ее в механике. Стараясь глубже разобраться в законах машин, я узнал, что без математики нельзя по-настоящему понять их суть. В сорок лет я отправился к Конону за тайнами математики. Я многому научился у него, немало сделал сам. Но все-таки я прекрасно вижу глубоко забитые в землю сваи, на которые опирается ее воображаемое здание и которых ты не замечаешь, как не замечал и Конон.

— Я согласен, учитель, что математика выросла из потребностей практики. Но она возвысилась над ней, а ты хочешь ее снова принизить. Неужели можно сравнить священную красоту геометрической теории с грубым сооружением из дерева и железа?

— Конечно, — спокойно ответил Архимед, — поверь, чтобы сделать иную машину, нужно не меньше вдохновения и труда, чем на открытие и доказательство теоремы. И я люблю машины не меньше теорем.

— Во всем мире, наверно, только ты один рассуждаешь так! — с упреком произнес Гераклид.