Учеръьёсы Сугона

… вытсупал перед Иваном Ивановичем бесноватый рыжеватый паренек из воссоединившегося с Новой Россией бывшего Ханьздцыдая, переименованного во Владивосток, некий пророк Просвирка, который за час аудиенции четырежды поменял свою, как он это называл, «идеологическую мировоззренческую программу платформу»... Войдя в зал аудиенций, Просвирка представился русским националистом, чем изрядно удивил Ивана Ивановича, к середине своего монолога, представлявшего путанный пересказ каких-то, как он их называл, «монографий», стал вайт-лайф-матер-активистом, а к концу грохнулся на колени и торжественно провозгласил себя Верным Монархистом, причем сразу же обвинил Его Императорское Величество Ивана Ивановича в полной недееспособности (бесноватого вытаскивала из палаты охрана)...

… левый философ Модестка Гневливый, толстый карлик, насупленно зыркавший на Ивана Ивановича все время, что выступал. Модестка упирал в своих предложениях, смысл которых, впрочем, оставался для Ивана Ивановича и его советников, сидящих по лавкам у стан, туманным, на некую «левизну». Все прояснилось, когда карлика выпроводили восвояси и он вышел, сильно прихрамывая на левую ногу. Все ясно, марксист и вульгарный материалист, понял Иван Иванович. Страшно подумать, какую идею для России элаборировал бы левый философ Модестка, будь у него грыжа или, скажем, гемморой (Да, именно элаборировал, ведь Иван Иванович перенял у покойного Лорченкаева манеру переделывать французские слова в русские),

… заторможенный будто философ Дуга с окладистой и, почему-то, совершенно прямой, бородой, прямо противоречащей фамилии докладчика— ну, хоть не вульгарный материалист и не истерик! - который долго сопел, оглядываясь. А когда начал, то говорил недолго, кратко и по существу, чем уже выгодно отличался от большинства докладчиков. Беда лишь в том, что его идея была не только простой и доходчивой, но и состояла в том, чтобы все переписать на татар и монголов. Примерно то же самое, но только вместо монголов осчастливить нужно было евреев, предлагал сделать знаменитый идиш-дервиш ребэ Пряниш, прибывший в Москву с гастролями прямо из Тель-Авива, который, говорят, еще излучал радиацию куда-то в небо...

... какой-то толстый дурак — почему-то желание «координировать национальный дискурс» прямо коррелировало у них всех с лишним весом, удивлялся Иван Иванович, - с татуировкой большой черной клизмы на лбу, который дурак уверял Его Величество, что готов открыть издательство по печатанию брошюр патриотической направленности, направленной на духовное окормление молодежи и который же дурак исчез с десятью рублями, выданными на первоначальные расходы (во Второй Русской Империи один рубль шел за 100 золотых рублей Первой Русской империи Романовых), позже найденный где-то в Стокгольмской губернии, в кабаке в загуле...

… Дугу, Пряниша и Чёрную Клизму самодержец, наученный горьким опытом жизни в Многонациональной Федерации Путина-Апо383-ф, велел утопить в проруби, без шума...

… приходили еще какие-то недоноски, но уж совсем мелкого пошиба, и все как один называли себя «добрые» «русские» «люди», утверждали, что им нужно держаться вместе и занимались тем, что ожесточенно клеветали друг на друга, или воровали друг у друга мелочь из карманов в гардеробе, и паясничали перед Иваном Ивановичем до тех пор, пока Лукин, взбешенный, не велел вешать таких еще на подходе к Кремлю... Приходил даже бывший работодатель Алевтины, бывший Ибрагим Асланбекович Дудаев, - в Новой России он покаялся, ушел в монастырь и стал Петром Петровичем Мамоновым — босой, подпоясанный веревкой и с крестом из камня. Иван Иванович выслушал Петра благосклонно, хоть тот тоже нес ахинею, полную «смыслообразующего концепта отречения старого праха с подошв молодой России», «активизирующего начала фонтанирующего да смерть» и тому подобных словосочетаний, порожденных «химерами смыслообразования Дудаева, состоящими в атавистическом употреблении кокаина», спародировал про себя Иван Иванович стиль бывшего властителя дискурса Путин-прп-67-ф Многонационалии. Но вешать Дудаева-Мамонова на веревке-пояске не стал, а велел накормить, и отправить восвояси в монастырь, настоящий, что в Соловках, и присматривать, чтобы Дудаев-Мамонов оттуда не вернулся в Москву. Докладывали, что философ вырывался и кричал, что его уход из мира был своего рода политико-актуальным перфомансом, не имеющим ничего общего с настоящим уходом в настоящий монастырь, да уж оказалось поздно...