Учеръьёсы Сугона

… отложив книгу, Иван прислушался, не поворачиваясь. Ему больно и страшно было смотреть на детей, хоть он и бодрился и не показывал при них своего страха. Анастасия все понимала и, может, именно поэтому не показывала своего страха еще смелее. Судя по тишине, семья легла. Спать шли рано. Иван полюбил сон, эти краткие периоды безмятежности, время, когда можно было не бояться. Не за себя, не за себя, конечно... Прав был тот загадочный преисторический индийский Сугона, который сказал что-то про «сын родился у меня, оковы появились на мне». Никогда не чувствовал он никакого страха до появления детей, понял горько Иван. И понял еще, с грустью, что так природа отплатила ему за высшее счастье стать отцом этих детей. Иван, примерно, предполагал, что его ждет, но... неужели и детей? Да нет, не могут же они...

Почувствовав, как заколотилось сердца, Иван глубоко вздохнул. В глубине двора светлячками мигали папиросы охранников. Иван попробовал успокоиться, для чего ему, как всегда, потребовалась философия и Платон. Ну, Лорченкаев. Гражданин Лукин, бывший царь, был, почему-то, уверен, что притча из книги Дерзкоходова — пусть написанная изрядно устаревшим языком, и полная непонятных исторических намеков и деталей — непременно бы понравилась Лорченкаеву.

Особенно фраза про глину и золото.

Иван понимал, что в притче есть какой-то специфический, говорящий о конкретном историческом моменте, понятный автору и его современникам, смысл. Но это неважно, думал он, закрыв книгу и глядя на огоньки в окно. Разве не метафора это жизни, как таковой? Все не дороже глина, а глина со временем становится тем, что она есть, почвой. И все, что мы делаем, мы делаем ради неё. Мы и есть она, подумал Иван, и написал, почти на ощупь, несколько строк на бумажке, которую положил в нагрудный карман. Встал, успокаиваясь, и начал укладываться в темноте; стараясь двигаться тихо, чтобы не разбудить мирно сопящих детей. Затих, ощутив тепло Насти. Уснул.

● … ааььь айтеыыжа...

● … ыыын бээ цаэ стаэ....

● Да вставайте же!

● Гражданин бывший царь, встать!

Сорванный с кровати, буквально, за руку, Иван сидел на полу, не понимая. Только что же он лег и только что же... Вот и не верь после этого философам с их умозрительностью мира. Да, но как... Постепенно Иван приходил в себя, поднялся, сел на кровать. Настя тоже сидела, прикрывшись одеялом, и нащупывая другой рукой кровати детей, которые только-только завозились (семья спала в одной комнате). В комнате посветлело из-за десятка керосиновых ламп, которые заносили охранники. Иван открыл было рот, спросить, но начальник охраны, Лацетикас, перебил.

● Гражданин Лукин, приговором Интернационального комитета-Л23-ф вы и вся ваша семья приговариваетесь к смерти!

● Что, - сказал Иван.

Но сразу затрещали выстрелы. Ивану обожгло грудь, он успел встать, чтобы прикрыть семью, после чего нырнул головой в пол.

В глазах его потемнело и он вновь уснул.

ХХХ

… Очнулся Иван Лукин все в той же келье, где когда-то стал свидетелем спора Бороды и Лорченкаева. Ну и, нисколько не удивился, застав их все в том же положении. Философ и Борода сидели друг напротив друга, все в тех же одеяниях. Разве что, у Лорченкаева уже были развязаны руки и он устало потирал ими висок, держа их вместе (привычка, понял Иван).

● Вот так так, - сказал Борода, не глядя на Ивана.

● Какая встреча, - сказал он.

Иван начал было что-то говорить, но понял, что голос его не слышен никому, и даже ему самому. Не слышны были даже слова, и Иван попросту не понимал, что говорит. Взглянув на стул, на котором сидел, Иван понял, что его не только не слышно, но и не видно.

● Воды, - сказал Борода.

● Ну, раз пошла такая пьянка... - сказал Лорченкаев.

● Вина, - весело спросил Борода.

Лорченкаев довольно улыбнулся. Появилось вино. Философ налил себе чашку — глина, увидел Иван, и подумал, что Лорченкаев, получается, пьет как король, коль скоро глина и золото это одно и то же - и жадно выпил. Налил еще.

● Удивительно, на какие простые грехи можно поймать жестоковыйных типов вроде тебя, - сказал Борода.

● Грехи, - сказал Лорченкаев с непередаваемым выражением и весьма забавной гримасой и рассмеялся.

● Ну да, ну да, - сказал Борода и принялся вдруг писать что-то на грамоте, появившейся перед ним, обмакивая перо в чернильницу с красными, почему-то чернилами, похожими на густую...

● Ну конечно, кровь, - сказал Лорченкаев, пожав плечами и Иван понял, что это адресовано ему.

● … - не счел нужным комментировать очевидный факт Борода.

● Ты мне эту свою катарскую мифологию не разводи, - сказал он, закончив, и ляпнув кляксу под точкой, которая клякса стала расползаться по пергаменту.

● А вотр волонте, - сказал Лоринков, рассмеялся и налил еще.

● Нажираться будешь, как обычно, или успеем поговорить? - сказал Борода. - Ну, перед костерком...

● О чем, - сказал Лорченкаев, потянувшись к кувшину еще (дует как в колодец, уважительно подумал Иван), но разочарованно схвативший пустоту, потому что кувшин исчез.

Борода вместо ответа молча смотрел на философа. Наконец, заговорил: