Училище на границе

Медве никак не мог постичь более глубокую связь событий, ему все время мешали. Страх, осквернивший впоследствии тот счастливый и самозабвенный снежный день, равно как и искаженное ненавистью лицо немки, открыли ему существование другого, не признающего шуток, безвкусного мира. Медве, вероятно, рвался из этой затхлой атмосферы обратно к настоящей, сочной действительности, и Триестский залив вроде бы указывал путь и заключал в себе реальную возможность выхода. Но его и в третий раз отвлекли. Рассматривая неподвижную посадку головы сонливого парня, Медве решил, что еще успеет додумать свою мысль. Этот сонливый его заинтересовал.

— Давай. Расшнуровывай. Снимай. Живей.

Мерени говорил отрывисто и решительно, но с какой-то прохладцей, почти миролюбиво.

Густобровый Аттила Формеш растерялся до последней степени. Он чувствовал, что о сопротивлении не может быть и речи, но тем не менее сразу сдаваться не хотел. Смысл этой шутки был ему еще неясен, и он не очень-то хотел, чтобы над ним шутили.

— Ну, — кивком поторопил его Мерени.

— Но зачем? — попытался улыбнуться Формеш. Сидевший напротив рыжий парень с бычьей шеей рявкнул на него:

— Сам снимешь или тебе помочь?

— Ну! — опять кивнул сонливый Мерени, уже чуть-чуть потверже. Он снимал ботинки с Формеша вовсе не ради шутки, а чтобы обменять их на свои, которые были похуже. Как оказалось, Формеш случайно получил на складе башмаки получше тех, что были на Мерени.

8

Как оказалось, Формеш случайно получил на складе пару совсем новеньких чудесных башмаков на крючках и уже второй день щеголял в них, но Медве, видимо, этого просто не заметил. Башмаки нам выдали с новыми подметками, но основательно потертые и изношенные; вместо шнурков у них были кожаные ремешки, которые с большим трудом продевались в дырки. А на башмаках Формеша были крючки, зацепишь за них ремешки — и башмаки зашнурованы, и легко и быстро. И хотя тогда я еще не понимал всего значения такого рода тонкостей, чудесные ботинки на крючках сразу же мне приглянулись. Я заметил их в первый же день, когда нас вывели после обода на прогулку перед главным зданием. Я, можно сказать, познакомился с ними раньше, чем с их хозяином.

Они в самом деле достались Формешу совершенно случайно. При раздаче унтер-офицер сначала бросил их Тибору Тоту. Но ему они оказались велики, а Формеш как раз возился со своими, очень тесными, — он никак не мог напялить их на ногу. И унтер-офицер велел им поменяться.

После обеда я смог рассмотреть ботинки Формеша получше. Перед зданием, в центре покрытой гравием площадки, от которой начиналась главная аллея, находился фонтан. В его круглом бассейне плавали золотые рыбки; они кружились и сновали туда-сюда среди водорослей. Густобровый Формеш, разговаривая с отцом, не отрывал от них взгляда. Остальные попрощались со своими родителями еще утром. Я без дела слонялся около фонтана, в двух шагах от Формеша.

— Ну, оторвись от рыбок, сынок, — говорил ему мужчина в котелке. — Послушай меня, если что случится, неприятности какие-нибудь, напиши нам, ничего не скрывай. Ты ведь знаешь, как мать тревожится за тебя. И ешь все, что вам будут давать, не привередничай. Ладно?

— Да. Конечно, — рассеянно отвечал ему густобровый мальчик.

— Ты меня слушаешь?

— Конечно, слушаю, папа. Но ведь ты уже столько раз говорил все это.

Вид снующих золотых рыбок зачаровывал, и Формеш позабыл про них лишь тогда, когда подошедший к ним майор с подстриженными усами ободряюще обнял его за плечи. Между мужчинами завязался разговор, они явно соперничали друг с другом в вежливости. Майор беспрерывно кивал и непоколебимо улыбался, а мужчина в котелке старался сообщить ему как можно больше важных сведений.

— И еще должен вам сказать, что ребенок плохо ест… да, господин майор, к сожалению, очень плохо ест, впрочем, говядину его желудок и вправду не переносит.

Майор улыбался, кивал, иногда подмигивал и казался весьма приветливым. Теперь уж и я перевел взгляд с башмаков Формеша на этого дружелюбного офицера. Вышла небольшая пауза, ибо мужчина в котелке закончил фразу и теперь, вроде бы, ожидал ответа.

— Никаких трудностей у нас не возникнет, — сказал наконец майор. — Так ведь, сынок?

Он улыбнулся густобровому новичку, все еще продолжая обнимать его за плечи. Потом словно о чем-то вспомнил:

— Питание у нас пятиразовое, — скромно сказал он. — На полдник, к примеру, дают хлеб с маслом или с медом и яблоко или дольку шоколада. Ты ведь любишь шоколад, сынок?

— Да, — с готовностью ответил мальчик.

— Э… э… — майор отпустил Формеша и после краткого размышления, наморщив лоб, добавил: — Э… на кухне есть меню на неделю. Можно посмотреть. — Он уже было направился к главному зданию. — Я сам могу вынести, э… это самое…

Мужчина в котелке тут же изъявил желание послать на кухню своего сына, но майор повернулся и кивнул какому-то слонявшемуся у ворот четверокурснику.

— Это самое… курсант.

Курсант, словно заводная кукла, в мгновение ока щелкнул каблуками, крикнул «есть» и, подойдя к майору деревянным шагом, встал как вкопанный.

— Идите на кухню. Попросите меню. По моему приказу.