Училка и мажор

Удивляться этому не стоит, естественно, что его родители узнали бы об этом. Но мне всё равно жутко стыдно. Я чувствую вину за произошедшее. Если бы не я, этого бы не произошло.

— Мне очень жаль, — совсем тушуюсь и опускаю глаза, как раз когда нам приносят пиццу и кофе.

— Да ты не парься. Не за тебя бы вписался, другую бы причину нашёл, чтобы с кем-то пободаться. И тем более на тему наших с Сёмой предков не загоняйся. Они у нас конченые.

Я давлюсь глотком кофе от такого откровения, а Вера абсолютно ровно продолжает, с аппетитом откусывая кусочек пиццы.

— Сёма с отцом давно не в ладах. Старый мудак думает, что если мы произошли из его спермы и были кормлены жратвой из его холодильника, то должны ему по гроб жизни. Знаешь, я и есть то перестала на этой теме. Задолбало слышать: “Ты жрёшь за мой счёт, мелкая дрянь, поэтому будешь делать так, как я скажу”.

Вера произносит эти слова с таким отвращением, что у меня внутри за неё отдаёт болью. За неё и за Семёна, потому что, исходя из сказанного Верой ранее, с сыном у Радича-старшего, отношения не намного лучше. И даже смею предположить, что, возможно, и хуже.

Да и вообще… Это каким деспотом нужно быть, чтобы девочка-подросток решила не есть за родительский счёт? Это притом, что семья у них явно небедная.

Я смотрю на Веру другими глазами. И Семёна теперь вижу иначе. Жить всё детство в конфликте, взрослеть в накалённой атмосфере — мучительно. Это или ломает, или заставляет обрасти жётским панцирем.

И у Семёна, и у Веры этот панцирь есть. У одной прикрытый розовым шёлком, у другого чёрной кожей. Но за ослепительной девичьей улыбкой и уверенным мужским взглядом скрыты конфликты детства.

— С мамой тоже не всё гладко?

— Наша мать очень нас любит, — говорит Вера, но я слышу иронию в её словах. — Но у неё свои представления о нашем счастье. И неважно, что они идут в разрез с тем, чего хотим мы сами.

Да уж.

— Но ты не парься. Это наши траблы с предками. Главное, что мой брат в тебя втрескался. И, кажется, весьма основательно.

Чувствую, как к щекам приливает кровь. Не скрою, мне приятно слышать это. В груди тоже становится тепло, и даже появляется лёгкость. Но я быстро напоминаю себе, что ситуация сложная, и нужно что-то делать.

— Если будет чудить, ты лучше мне звони, — Вера просовывает по столу бумажку с номером телефона. — Ты мне нравишься, Василина, и мне нравится мой засранец-брат, каким он становится рядом с тобой. Ну а пока…

Она кивает на дверь кофейни, я рефлекторно поворачиваю голову, и сердце пускается вскачь. Потому что как раз в этот момент в дверном проёме появляется мой Бамблби.

38

Я срываюсь с места и бросаюсь ему прямо в объятия. Обхватываю за шею и прижимаюсь всем телом. И плевать, кто что скажет или подумает.

— Боже мой, я так испугалась, — шепчу, а у самой слёзы катиться начинают. — Ты дурак. Настоящий дурак! Вот зачем начудил? Зачем?

Поток моих эмоций не остановить. Он прорывается наружу, но дышать становится легче.

Семён тоже обнимает меня крепко и держит, не отпускает. Поглаживает ладонью спину, чуть укачивает, как будто я маленькая.

— Привет, братишка, каково там на нарах? — стебёт Вера у меня за спиной. — Кто в хате был смотрящий? Наколки покажешь?

— У тебя глубокие познания в тюремной иерархии, Вера. Вы с профом сменили локацию? — отбивает ей Семён, ухмыляясь.

Сестра в ответ показывает ему средний палец с самой милой и лучезарной улыбкой, которую я только видела.

А мне хочется рассмеяться. Захохотать от облегчения. Я понимаю, что вряд ли вопрос решён уже окончательно, но если его выпустили, пусть даже под залог и подписку о невыезде, это уже хорошо.

— Я провёл ночь в обезьяннике, меня только утром должны были отправить в СИЗО. Но батя успел раньше, — он присаживается за стол и берёт кусок моей пиццы. Откусывает и смачно жуёт, закатив глаза. — Вкусно!

— Ты жрёшь так, будто отсидел на хлебе и воде лет пять, — идентично закатывает глаза в ответ Вера.

— Зато ты жрёшь, как будто всё время сидишь, — парирует ей Семён громко и вкусно отпивая мой кофе. — Вот Адамовну я есть заставил, она умница, да, детка?

Я чувствую себя растеряно. Оказываюсь не совсем готова к столь откровенной беседе в присутствии ещё кого-то, кроме нас двоих. Просто, наверное, я привыкла, что мы прячемся, скрываем свои отношения, а тут вдруг “детка” в кафе.

— Расслабься, Василина, — он притягивает меня к себе и целует в шею. — Ты не за кафедрой. И это просто моя сестра.

Смущённо улыбаюсь и опускаю глаза. Не могу ничего с собой поделать. Мы и с Пашей никогда не вели себя так вне дома. Да и дома тоже. А Семён такой свободный, такой откровенный в проявлении своих чувств.

Но Веру, кажется, удивить сложно.

— Ладно, поехали мы, — он доедает пиццу, решительно берёт меня за руку и встаёт. — Вера, спасибо, что подкинула Адамовну. Профу-задроту привет.

— И ничего он не задрот, — выстреливает фак с розовым ногтем Вера.

— Да все эти препода задроты, — отмахивается Семён, а когда я уже набираю воздух в лёгкие, чтобы праведно возмутиться, он притягивает меня к себе за шею. — Не бузи, малыш, ты тоже задрот. Но я над этим работаю.