Училка тоже человек

– Главное – уверенность в себе… Одна тут училась, ты не знаешь… Одни уши чего стоили – лопухи. Как у Чебурашки. Она, когда к зеркалу садилась, их подвязкой прижимала, ей богу, не вру. Ну, как будто они у нее не торчат. Даже на человека становилась похожа. И ничего, воображала, что она нормальная, без ушей. На танцы бегала, марафетилась. И что ты думаешь? – Люба подбоченилась, победно поглядывая на зачарованного Ленусика. – Замуж выскочила. За красивейшего и умнейшего парня. Главное – не комплексовать!

И Люба не явилась на консультацию с пустыми руками. Из дамской сумки, больше напоминающей по размерам хозяйственную, вынула узкие джинсы бесподобного мышиного цвета:

– Держи, голуба. Твой размер. Через квартал сумму выплатишь. А пока – гони четвертачок.

На прощание поучала, постанывая и пыхтя, влезая в коротенькое и тесное для ее телес пальто:

– Входи в форму, не стесняйся. Помни: главное – уверенность в успехе задуманного мероприятия. Будет нашим паренек, никуда не денется.

На следующее утро Ленусик надела свитер и джинсы и потратила около полутора часов на первую в ее жизни прическу. Потом, чувствуя себя по меньшей мере уличной девкой, отважилась и провела по губам помадой рыженького, морковного цвета. Правда, и ту всю съела за завтраком.

Потом Ленусику признавались групповские: ее приняли за Ведрову из 302-й. Но когда Ведрова прошла и решительно приземлилась на неприкосновенное место председательницы учкома, засомневались: Ведрова ли? А Ленусик так освоилась со своим новым имиджем, что на последней паре доказала, что она не только Ленусик, но и ничуть не изменившаяся Ленусик.

Бесподобная Шурочка Левченко на уроке проголодалась и стала вынимать из-под стола печенье из шуршащего целлофана и чамкать, снова доставать и чамкать – и это, сидя на первой скамье и честно глядя в глаза исторички.

Ленусик не вставая с места и не поворачивая головы, заявила во всеуслышание, чтобы Левченко после лекций заехала к ней домой. Ребята заворчали. В конце концов, Ленусик была не бог весть какая фря, чтобы мотаться к ней домой, как к преподавателю, которому завалил предмет.

Но уже вечером Шурочка стояла в прихожей Ленусиной квартиры. Одета Шурочка была так: коротенькое голубое пальтишко, отороченное белым песцом, беленькая пилоточка набекрень, из – под нее пушистая рыжая коса, серо-голубые сапожки на умопомрачительных каблучках. И была она необыкновенно хороша в этом наряде Снегурочки.

Никакого ущемления прав со стороны деспотичного Ленусика беспечная и добродушная, как все красавицы, Шурочка не ощущала. Она даже была благодарна за то, что ее на пару часов освободили из-под Родиковой неусыпной опеки.

Вообще, у нее частенько такое бывало: ни с того ни с сего она швыряла учебник, садилась к зеркалу и прихорашивалась по три-четыре часа подряд. И, без того хорошенькая, становилась восхитительной, соблазнительной, очаровательной. Только вот идти было некуда, чтобы соблазнять, восхищать и очаровывать. Приходилось выдумывать цель прогулки самой.

Нынче же и выдумывать не пришлось – путь к Ленусику лежал через весь город. И причиной скольких семейных ссор и разбитых сердец сделалась Шурочка, пока шла через город!

Итак, она неслышно вошла в своих сапожках в прихожую и стояла, раздумывая, в какую дверь стукнуть. Из своей комнаты вышел Юрка и, засунув руки в карманы, минуту рассматривал лицо и фигуру гостьи.

– Миниатюрная стюардесса. Атюр-тюар. Вам не кажется, что, произнося эти слова, я закрываю открытое, а потом открываю закрытое? Тюар-атюр, и наоборот.

Он сказал это, с удовольствием сморщив нос. Шурочка радостно засмеялась. Она поняла, что встретила, наконец, истинного ценителя.

– Как мы сегодня проводим вечер? – устало спросил Юрка. Он заранее знал, что ему не будет отказа, и оттого, что он это знал, голос его был устал, тих и печален.

А в воскресенье Юрка постучал в дверь соседней комнаты. В последнее время он подкарауливал квартирантку, но не тут-то было: Ленусик жила, будто в оккупированной квартире, перетащила все предметы обихода в свою комнату и выскакивала только умыться да в туалет.

Он сразу взял быка за рога.

– Привет, амазонка. Можно приземлиться на диван? А у тебя ничего, уютненько (врал безбожно). Здорово ты тогда отмочила – с милиционером. Ребята до сих пор обхохатываются, с юмором, говорят, девка, – он сам расхохотался, вспомнив тот вечер, в восторге заколотил кулаком по колену. – Слушай, без шуток, сгоняем вечерком в гадюшник? Не хочешь? Ну на танцы?

– Нет, не пойду я на танцы. И тебе не советую, – сказала она, обращаясь больше к книге.

– Это еще почему?

Она объяснила:

– Стыдно ходить на танцы, особенно девушкам. Это же какой-то лошадиный торг… Девицы выстраиваются вдоль стены и демонстрируют, какие они: упитанные, с тугой белой кожей, породистые, с длинными ногами. Чтобы удобно было разглядывать, обтягиваются, открывают грудь, шьют юбки покороче. К ним прицениваются, ходят вдоль ряда, ощупывают взглядами, выбирают. И, будьте уверены, не породистую, не многообещающую лошадь не возьмут…