Учись слушать. Серфинг на радиоволне

«Сердце – трудяга простой…»

У меня был друг Андрюха Антонов, поэт и красавец, он мне говорил:

– Ты, Маринка, с виду веселая, легкая, а в голове до того серьезные мысли – о жизни, о смерти. К тебе даже приставать не хочется!

Я и правда порой ощущаю себя прохожим из рассказа Виктора Голявкина.

Прохожий идет по улице с непокрытой головой.
Мороз и снег на улице. Локти на пиджаке протерты,
а воротник пиджака поднят кверху.
Взрывы бомб, плач детей, облака и любовь, цветы
и солнце, горе и радость, мосты через реки, моря и горы
несет в себе прохожий.

Почему так получилось, что мы принимаем жизнь как данность, отчего не исследуем, ЧТО делает нас живым?

Мне было семь лет, я с тетей и сестрой возвращалась в Москву из Алушты, в Харькове мы вышли из поезда прогуляться по платформе. Пока мои родственники покупали вареную картошку с луком и огурцами, ко мне подошел незнакомый мужчина и таинственно сказал:

– Девочка! Тебя ожидает сюрприз.

После этих слов он исчез, будто испарился.

Мы вернулись в вагон, я решительно направилась к своей полке, подняла подушку, ожидая увидеть там коробку конфет, и разочарованно сказала:

– Наврал.

Поезд тронулся, пошел, быстро набирая скорость, прорезал насквозь Харьков и помчал по лесам и полям. Я стояла у открытого окна, ветер дул и трепал занавески. Вдруг я повернулась и увидела, что по коридору идет Люся.

– МАМА! – завопила я, потрясенная. Вот какой меня ждал сюрприз!

Оказывается, Люся была в командировке в Харькове, снимала фильм и нарочно так подгадала – купила билет на наш поезд. Провожал ее Марк Зеликин, впоследствии знаменитый документальный режиссер. Он-то и произнес эти слова, которые с тех пор, говорят, написаны у меня на лбу: «Девочка! Тебя ожидает сюрприз».

Когда поздним вечером после записи передачи я возвращалась из Останкина домой, с гитарой, колокольчиками, шаманской чашей, возбужденная, еще вибрирующая в такт сумасшедшим ритмам и звукам, я смотрела на людей в метро и думала о том, что их ожидает сюрприз.

С неукротимой нежностью взирая на каждого пьяного, прикорнувшего, командировочного, влюбленных – я думала: только бы вы, ребята, не прошляпили мою программу, только бы в субботу вечером оказались на кухне, одинокие или в кругу семьи. У некоторых радио всегда включено, что-то бормочет, шелестит, гудение эфира – фон существования, вдруг: «Начинаем передачу “В компании Марины Москвиной!”» И пошло-поехало. Извержение Везувия, грохот Ниагарского водопада, трубный глас архангелов и – сквозь космические шумы – пронзительный голос флейты…

Теперь мне кажется, в этих передачах мы втроем – Жанна, Витя и я – каким-то непонятным образом прикасались к ядру бытия. К тому, что есть везде, – другой ли это человек, растение или животное, – мы находились в соприкосновении с самим бытием мира.

Как говорил Гачев: «не скользя, но внимая, пропитываясь каждым и реагируя в собеседе», с трудом выдерживая приступы восторга, буйного помешательства и безумной влюбленности, мы прорывались к необусловленному, безграничному, вневременному, безмолвному, к бессмертной реальности – Сердцу Вселенной.

Сердце – трудяга простой:
Стучит себе и стучит,
Даже когда о нем забываешь,

– сочинил стихотворение Лёня Тишков и попросил меня сшить для него сердце. Оно венчало вереницу состроченных мною сияющих человеческих органов: «печень – двойная гора, покрытая хвойным лесом, травой, колокольчиками и ледниковыми глыбами», «мочевой пузырь и почки – огромные, как дождевые облака», «могучий и нежный фаллос из золотистого плюша, увенчанный алым рубином…»

Юрий Коваль, чью повесть о Васе Куролесове «Промах господина Лошакова» проиллюстрировал Лёня, надписал ему свою книгу: «Леониду Тишкову, певцу внутренних органов, от человека, имеющего кое-что из воспеваемого!»

Во главе, конечно, сердце – несколько сортов бархата пошло на него: алая аорта, легочная вена – голубая. Ушки сердца обнимали правое и левое предсердие, из-под них выходили arteria coronaries – dextra и sinistra, что означает сердечная артерия – правая и левая. Желудочки я усыпала бисером и драгоценными камнями, закрепив их золотыми нитями.

Сердце лежало на подиуме в Центральном доме художника и привлекало внимание публики. Иногда кто-то не выдерживал и прикасался к нему осторожным пальцем.

В один из дней в зал вошел, сразу видно, ученый, в толстых очках, с белой шкиперской бородкой и с газетой в руке.

– Вот я прочитал про вашу выставку, – обратился он к Лёне, – и непременно решил прийти – познакомиться с художником.