Учись слушать. Серфинг на радиоволне

Именно после моего фиаско с Юденичем, когда я оказалась как витязь на распутье, она где-то прочитала, что певица Елена Камбурова собирается открыть театр.

Господи, как мы воодушевились!

Если Камбурову показывали по телевизору – а это бывало ужасно редко, – мы сбегались к экрану всей семьей: Люся, мой старший брат Юрик и я (Лев у нас был тогда фанатом Эдиты Пьехи, а бабушка – Людмилы Зыкиной). Все в ней пленяло: глубокий, благородный голос, сдержанная манера исполнения, музыка, поэзия. Мы сопереживали каждому движению ее души. Кто тогда мог себе позволить петь Марину Цветаеву, Мандельштама, Пастернака? Разве что Бума Сандлер дома на рассвете. Она пела песни на стихи Окуджавы, Юрия Левитанского, Юлия Кима, Григория Поженяна, Юнны Мориц. Я ходила на ее сольный концерт в Университет на Ленинских горах – это были три часа, которые потрясли мир. Такого контакта артиста со своим зрителем я больше не встречала нигде и никогда.

Мы, конечно, понимали, что театр Камбуровой будет связан с песней, причем авторской песней в самом высоком смысле слова. Но это нас не смущало.

Тут надо бы рассказать, что мой брат Юрик с детства учил меня играть на гитаре. Он же самостоятельно осваивал инструмент, и не как я: три года – три аккорда. На одном дыхании, шквально, ураганно. Он и ночью мог вскочить и заиграть, и посреди обеда. У нас была очень простая гитара – за семь рублей.

Видя такое рвение, Люся купила ему хорошую чешскую гитару в магазине музыкальных инструментов на Неглинной. Он схватил ее и не выпускал из рук, пока не сбацал без запинки этюд-тремоло «Воспоминание об Альгамбре», «Легенду» Альбениса, «Аргентинскую мелодию» Марии Луизы Анидо, кое-что из репертуара Иванова-Крамского, Сеговии, я уж не говорю про «Пятый этюд» Джулиани.

Юрик учился в техникуме геодезии и картографии. А его лучший друг Саша Коленов работал в театре имени Пушкина осветителем. И у них был любимый спектакль «Романьола». Юрик тысячу раз смотрел его из ложи осветителя, притулившись на жестяном фонаре, и все мелодии из спектакля подобрал на гитаре. А вечерами играл во дворе, напевая по-итальянски «Се риди примавэйро…». В спектакле песни исполняли по-итальянски. Они с Коленовым запомнили на слух, наверняка перевирали, но выглядело внушительно. Им все хотелось спеть настоящему итальянцу, понял бы он что-нибудь?

Как-то в театре имени Пушкина заболел гитарист, и Коленов поклялся, что приведет замену – нашего Юрика. Все страшно обрадовались, а то пришлось бы отменять спектакль.

Я помню, как Юрик ругался и топал ногами, а Коленов оправдывался:

– Что тут такого? Ты же играешь все это.

– Но как? Трын-брын! Там ведь надо профессионально!

– Подрепетируешь! Вот я тебе ноты принес. До вечера еще времени – о-го-го!

Ни жив ни мертв, он все-таки пошел. И сыграл. С тех пор они играли по очереди – то Юрик, то театральный гитарист Серега.

Конечно, мы с Люсей явились – не запылились.

Меня, правда, не пускали: на вечерние спектакли детям до шестнадцати не разрешалось. А мне тогда было десять лет. Но Люся всех уговорила.

Коленов нас мигом увидел со своей верхотуры. И подал знак Юрику.

Зал был залит электрическим светом, нарядная публика входила и устраивалась в бархатных креслах. Юрик, в белой рубашке при галстуке, с гитарой – в ложе справа над сценой.

А уж мы с Люсей нарядились! Она в импортном розовом костюмчике – из Парижа, распространяя аромат «Шанель № 5». Я – в новой белой юбке шерстяной в складочку с бретелечками. Мы уселись в партере – прямо посередине, я стала крутить головой и отчаянно махать – то Коленову, то Юрику, буйно афишируя наше близкое знакомство.

Потом прозвенел второй звонок. Юрик проверил звукосниматель на гитаре. Подключился к динамикам.

Третий звонок. Свет стал медленно гаснуть. Коленов направил на занавес голубовато-лунный луч. Юрик начал потихоньку играть очень грустный пролог. На просцениум вышла Доменика в черном покрывале: «Диду э гвори амальяти, профинандо де круну…» – такие слова или что-то похожее говорила она под музыку, наверное, молилась.

Тут занавес открылся, и солнце, как настоящее, ворвалось в зрительный зал. Юрик внимательно следил за действием: крестьяне танцуют на празднике урожая, а вот и грузовичок-библиотечка, сейчас Чечилия будет петь под его аккомпанемент свою сумасшедшую песенку-тарантеллу: «Се риди – примавэйро…» А теперь вальс… Юрик играл его для Чечилии и Микеле, а они медленно кружились и влюбленно смотрели друг другу в глаза.

– Что ты будешь делать, Микеле, если камень свалится на наши головы разом? Ты испугаешься? – спрашивала Чечилия.

– Если ОНА свалится на наши головы… – отвечал Микеле.

– Почему ты говоришь «она», ведь камень мужского рода…

– Я говорю – ОНА… Я говорю – ОНА… Я говорю – ОНА…

А потом как закричит:

– Чечилия!!! – схватил ее, прижал к себе, как будто и правда ей на голову сейчас обрушится камень.

Так началась их любовь.