Учись тонуть

К тому времени, как мы добрались до больницы, схватки настолько участились, что я была уже не в состоянии идти самостоятельно. Меган раздобыла кресло-каталку и повезла меня в палату. Я слышала за ее спиной легкие шаги девочек, вприпрыжку спешащих по длинным коридорам.

Час спустя примчался запыхавшийся Адам. Старший акушер Дункан уже был здесь. Сердечный ритм ребенка восстанавливался между схватками медленно. Боль не ослабевала. Я едва замечала присутствие Адама. Девочек я рожала под эпидуральной анестезией, которую готовили заранее. А теперь было слишком поздно. Я хотела, чтобы мне сделали кесарево сечение, но не просила об этом. Я справлюсь. Я всегда справлялась.

У других родителей, толкущихся вокруг нас на перроне, вид тоже взволнованный, но они хотя бы улыбаются. А отец неотрывно глядит на меня, опустив уголки губ. Первый семестр в медицинской школе. Бурые листья скукожились на рельсах.

Он говорит так тихо, что я вынуждена придвинуться поближе.

— Это труднее, чем ты думаешь, Эм. И если тебе захочется сдаться, вспомни…

— Сдаться? — Я смеюсь, но у меня щемит в груди. — Может, поспорим, пап?

Он тоже смеется. Мы прощаемся. Море людей поглощает его, и на одну голову в толпе становится больше. Прежде чем скрыться из вида окончательно, он оборачивается, машет мне рукой и все еще улыбается.

Не представляю, как можно сдаться, даже если захочется. Как это выглядит? Ты плюнул и забыл? На что это похоже? На стене напротив висит плакат с рекламой туристических поездок: поезд среди зеленых полей несется по рельсам к белым утесам и морю. Сдаться, словно рухнуть с обрыва в воду? Словно утонуть?

Тридцать мучительных минут спустя обжигающим стремительным толчком я исторгла из себя ребенка и, задыхаясь и обливаясь потом, откинулась на спину.

— У тебя парнишка, — объявил Дункан таким неподдельно довольным тоном, будто вручал мне престижную награду. Мальчик. Как же так? Я ведь была уверена, что родится девочка. Адам сжал мою руку, его глаза наполнились слезами.

Дункан опередил мои возражения и пережал, а затем перерезал пуповину. На миг во мне взметнулся гнев. Во всех прочитанных мною статьях о выборе времени для этой процедуры доказывалось, что лучше не торопиться. Ребенка положили в люльку и поспешили отнести на осмотр к молодому педиатру. Адам последовал следом. Сначала он широко улыбался, но потом его лицо вдруг омрачилось. Моя досада из-за пуповины поблекла. Что-то было не так.

— Что случилось? — Я приподнялась на локте и вытянула шею, чтобы увидеть ребенка.

— Ничего. Он прелестный, прекрасный, замечательный, — мягко проговорил Адам, но его тон нагонял жуть.

— Тогда почему же… — Не успев договорить, я наклонилась вперед и вырвала в подставленный мне лоток. Когда меня выворачивало, я продолжала попытки разглядеть, что происходит за спинами людей у детской люльки. — Да скажите мне, в конце-то концов! — Я легла на спину, пережидая головокружение, и акушерка унесла лоток. — Ответит мне кто-нибудь, что там не так?

— Вот ваш сын. — Педиатр вложил мне в руки ребенка.

Бугристое пятно покрывало правую щеку моего сына — ярко-клубничная карта местности с неровными краями, впечатанная в его нежную кожу. Я осмотрела остальное: округлая головка хорошей формы, легкая поросль светлых волос, крохотные аккуратные ушки. Тонкие, поднесенные к лицу пальчики подрагивали. Я перевела взгляд на пятно. Девочки родились идеальными, я совсем не ожидала ничего подобного, а потому и не была готова. Нового педиатра я видела впервые.

— Похоже на пещеристую гемангиому, если только это не винный невус. А где мистер Саттон? — Я спросила о старшем педиатре, с которым мы зачастую принимали трудные роды. Сейчас мне хотелось его грубоватой правдивости, а не утешений этого нервного юнца.

— У него выходной, я на замене, — виновато произнес тот.

— Надо исследовать это образование. — Думать о случившемся как о медицинской задаче было проще. Если и вправду мы имеем дело с винным невусом, то его причина — порок развития сосудов — может потребовать хирургического вмешательства.