Учитель

Он не был женат, и вскоре я понял, что его взгляды на брак и женщин типичны для француза и парижанина. Я подозревал, что его нравственным принципам присуща некая неопределенность; какая-то холодность и пресыщенность слышалась в его голосе при упоминании о «le beau sex»[23], как Пеле выражался, однако он был в достаточной мере джентльменом, чтобы не касаться вопросов, которые я не приветствовал, и поскольку он обладал умом и любил интеллектуальные беседы, нам всегда было о чем поговорить и помимо скользких тем. Я не мог слышать, каким тоном он упоминает о любви, мне до глубины души было ненавистно распутство. Он чувствовал разницу в наших взглядах, и мы по безмолвному соглашению не ступали на зыбкую почву.

В доме и на кухне Пеле распоряжалась его мать, старая француженка; мне хотелось верить, что когда-то она была красива, как уверяла она сама, но видел я лишь старуху, безобразную, какими бывают только старые женщины на континенте, – правда, впечатление могла портить ее манера одеваться. По дому она расхаживала без чепца, ее вечно растрепанные седые волосы имели странный вид, платье, надеваемое редко, заменял неряшливый ситцевый капот, а туфли она предпочитала разношенные, домашние, со стоптанными задниками. Когда же ей приходила охота появиться на людях, что обычно случалось по воскресеньям и в праздники, она наряжалась в платья ярких цветов, обычно из тонкой ткани, в шелковые шляпы с веночками цветов и превосходные шали. Злой она не была, зато оказалась неутомимой и несдержанной болтуньей, пределы кухни покидала редко и, похоже, старалась не попадаться лишний раз на глаза своему почтенному сыну, перед которым благоговела. Когда Пеле случалось упрекать ее, эти упреки были резкими и немилосердными, но, как правило, подобным он утруждал себя редко.

У мадам Пеле были свои знакомства, свой круг избранных гостей, которых я видел редко, так как она принимала их в «будуаре» – комнатушке по соседству с кухней, куда надо было подняться на пару ступенек. На этой лестнице, кстати, мне не раз случалось видеть мадам Пеле с подносом на коленях, занятую сразу тремя делами: собственным ужином, обменом сплетнями со своей любимицей горничной и бранью в адрес ненавистной кухарки; с сыном она не только никогда не ужинала, но и редко садилась за стол, а в столовую для учеников школы и носа не казала. Эти подробности наверняка удивят англичанина, но Бельгия не Англия, порядки в Бельгии не то что наши.

Меня, уже успевшего изучить привычки мадам Пеле, однажды вечером в четверг (день, когда слугам после полудня давали выходной) постигло удивление: я сидел у себя в комнате, проверяя целую кипу тетрадей с упражнениями по английскому и латыни, когда служанка постучала в дверь, передала мне поклон от мадам Пеле и сообщила, что та приглашает меня в столовую на «goûter» (легкую трапезу, соответствующую нашему английскому чаепитию).

– Что, простите? – переспросил я, думая, что ослышался, настолько неожиданными оказались визит и приглашение.

Служанка повторила свои слова. Конечно, я принял приглашение и, пока спускался по лестнице, не переставал размышлять, что на уме у старой дамы. Ее сын отсутствовал – отправился провести вечер в «Grand Harmonie» или еще каком-нибудь клубе, в котором состоял. Безумная догадка пронзила меня, когда я уже взялся за ручку на двери столовой.

«Надеюсь, она не намерена домогаться моей любви, – подумал я. – Говорят, подобная блажь находит на пожилых француженок. Но goûter?.. Видимо, угощение служит прелюдией».

Взбудораженное воображение охотно предложило мне ряд пугающих видений, и я, уделив им больше времени, несомненно, бросился бы наутек к себе в комнату и заперся бы на засов, но когда опасность или угроза видны сквозь завесу неопределенности, первое побуждение разума – узнать всю правду, а спасение бегством приберечь до того момента, когда ужасающее предчувствие станет реальностью. Я повернул дверную ручку, переступил гибельный порог, закрыл за собой дверь и очутился перед мадам Пеле.

Силы небесные! Первый же брошенный на нее взгляд подтвердил мои худшие опасения. Разодетая в светло-зеленый муслин, в кружевном чепчике с пышными алыми розами на оборках, она сидела за столом, накрытым тщательно расправленной скатертью: на нем были и фрукты, и кексы, и кофе, и бутылка – не знаю с чем. На моем лбу уже выступил холодный пот, я уже бросил украдкой взгляд через плечо на закрытую дверь, когда, к моему невыразимому облегчению, случайно посмотрел в сторону печки и заметил рядом с ней вторую особу, сидящую в большом кресле с резными подлокотниками. Тоже пожилая дама была такой же тучной и краснощекой, как мадам Пеле – костлявой и желтолицей, одетой столь же нарядно, с веночком пестрых весенних цветов вокруг тульи фиолетовой бархатной шляпки.

Я едва успел окинуть ее взглядом, как мадам Пеле направилась ко мне походкой, которую сама наверняка считала изящной и плавной, и заговорила: