Учитель

– Говори, говори как можно дольше. Если замолчишь, то наверняка умрешь. Оставайся со мной, даже если очень больно. Тебя ведь зовут Имоджен, да?

– Да, Имоджен.

Она подумала о матери: та воспримет ее смерть как личное оскорбление. Ясно представила, как на похоронах мать будет принимать соболезнования и повторять: «Я ее предупреждала, что этим все закончится».

– Знаешь, что до Шекспира этого имени вообще не существовало?

– Нет, не знаю, – пробормотала она, стараясь сосредоточиться на тихом голосе и на необходимости ответа.

– Это лишь ошибка, наборщики должны были напечатать имя Инноджен.

– Откуда ты знаешь?

– Люблю читать. Долгое время книги оставались моими единственными друзьями.

– Как тебе удалось вырваться?

– Расскажу, если объяснишь, зачем сама себя подстрелила.

– Приятель говорил, что получить пулю в это место – большая удача. Только не предупредил, что будет ужасно больно. – Имоджен пообещала себе, что, если выберется, непременно хорошенько двинет Танни в плечо.

– Я не об этом.

– До перевода сюда… расследовала дело… на меня напали, пырнули ножом и оставили умирать… Думала, что не выживу… – Боль прожигала насквозь, и Имоджен держалась из последних сил. – Не смогла бы вынести такое еще раз… пообещала себе, что никогда… о боже, не понимаю, как ты смог все стерпеть. – Она заплакала. – С тех пор ни единой ночи не спала нормально, а ведь по сравнению с твоими пытками это пустяки.

Имоджен вспомнила фотографии из музея и захотела хоть как-то утешить его. Если бы он был ее сыном, она смогла бы о нем позаботиться. Узнав, что беременна, она расстроилась, но когда в живот воткнули нож, готова была отдать все на свете за едва возникшую и жестоко погубленную жизнь.

– Почти не помню, как убежал. Сознание отказывается хранить подробности. Дед дал ключ от кандалов, в которых меня держали, и немного денег, – пояснил Себастьян. – Побег я обставил с театральной пышностью. Они бросили меня на несколько часов, решив, что я потерял сознание, но на самом деле я просто притворился. Тело перестало реагировать на раздражители, и обмануть их не составило труда. В музеях всегда полно сухого старья. Я нашел у деда на столе зажигалку, поднес к диараме из папье-маше, и та вспыхнула, как свечка. Официальная версия свелась к неисправности электропроводки, но на самом деле пожар устроил я. Дед щедро заплатил пожарному инспектору, и дело замяли.

– А погибшего мальчика ты знал?

– Да. Мы с ним дружили, из-за этого и попались.

– Видел, как его убивали? – прошептала Имоджен, с трудом ворочая губами.

Возникло странное ощущение падения. Она ждала удара, но удара все не было, а падение продолжалось. Наверное, так приходит смерть.

– Ты прорвешься, честное слово, только не засыпай. Отличный выстрел, навылет. Главная опасность ранения заключается в инфекции от застрявшей пули. А у тебя этого нет. Держись, не сдавайся.

– Не могу. – Имоджен снова заплакала.

– Просто старайся разговаривать со мной, я не дам тебе умереть.

– Хорошо. – Она всхлипнула.

Послышались сирены «Скорой помощи» и полиции.

– Тебе надо бежать. Если поймают…

– Нет, я тебя не оставлю.

– Пожалуйста, иди. Обещаю не умереть. Даю слово.

Имоджен не смогла спасти своего ребенка, спасти тех мальчиков, которых пытали лютые звери, и сейчас всей душой хотела избавить страдальца от тюрьмы. Он осторожно отстранился, снял с колен ее голову. Крепко сжал руку и… да, она могла бы поклясться… быстро поцеловал в лоб. Открылось окно, и Имоджен Грей осталась в доме одна.

– Вы меня слышите? Как вас зовут? – донесся издалека голос врача «Скорой помощи».

– Имоджен, как у Шекспира. – Она тихо засмеялась.

Рулевая стойка впилась в живот; текла моча и остановить ее не хватало воли. Впрочем, после всего сказанного и сделанного эта проблема казалась самой мелкой. Во рту было одновременно и сухо, и влажно, на зубах что-то отвратительно скрипело. Сначала показалось, что сами зубы, но потом выяснилось, что это ветровое стекло, от удара о дерево разлетевшееся на мелкие куски. Металлическая влага во рту скорее всего была кровью от множества порезов крохотными осколками.

Эдриан все еще не пришел в себя. Воспоминания о последних мгновениях медленно пробивались на поверхность сознания. Возле лица равнодушно покачивалась ветка, чувствовался влажный запах коры. Моррис неподвижно распростерся на капоте машины. Точнее, мертвое тело Морриса.